По дороге обратно на Вандомскую площадь я заглянул в La Tabatière d’Or[82] – дорогую табачную лавочку с логотипом «Кодака», прилепленным к витрине. При помощи словарика я договорился с хозяином, чтобы он сделал двадцать копий глянцевой фотографии доктора Цифера и картонной афишки Эль Сифра. Не хотелось расставаться со снимками, но я знал, что копии пригодятся в поисках. Старик сказал, что дубликаты будут готовы завтра. В каждом газетном киоске по дороге я искал нью-йоркские газеты. Не свезло. Все, что нашлось на английском, – парижская «Геральд Трибьюн». Розыск некоего Гарри Ангела полицейским департаментом Нью-Йорка не считался международными новостями, зато смерть миллионера-кораблестроителя Итана Крузмарка – да. Я купил «Трибьюн» и сунул в сумку.

Серое небо и нескончаемая морось не испортили старосветскую элегантность окружения. Город как будто дрейфовал во времени. Манхэттен был бесконечно развивающейся динамо-машиной, постоянно обновлялся в неистовстве сносов и строек, тогда как Париж казался другим – безмятежным и терпеливым, затерянным миром, скрытым в давно забытых снах. Все здесь говорило об ушедшей эпохе. Здесь жили призраки, осаждавшие своими воспоминаниями настоящее. Самое оно для того, кто зовет себя дьяволом.

Я вернулся в отель в четверть пятого, замызганный после прогулки под дождем. Туфли хлюпали, штанины промокли до колен.

– Люблю Париж под дождем, – пошутил я с человеком за стойкой консьержа.

– Два месяца назад было наводнение, – нахмурился он. – Сена разлилась по улицам.

Я попросил прислать в номер ведро льда. Последнее, что я ел, – завтрак в самолете. Я упомянул об этом, справившись об ужине в ресторане отеля. Вежливый, как Альфонс, придерживающий дверь для Гастона[83], консьерж не смог предложить ничего раньше семи часов – «если только не желаете отужинать в пустом зале». Он сказал, что в номер могут подать отличный charcuterie. Чтобы спасти меня от голодания, пообещал подать вместе со льдом и поднос с едой и хлебом.

Charcuterie оказалось холодной мясной нарезкой, белыми от плесени сухими сосисками и всяческими паштетами. Я насыпал в стакан кубики льда и налил из фляжки. На вкус все было по первому разряду – лучшая нарезка на свете. Я пролистал «Геральд Трибьюн». Ни слова о Крузмарке. Может быть, его тело еще не нашли.

Мысли о Крузмарке напомнили, что у меня все еще есть его серебряная монета, которая наверняка стоит кучу денег. Я достал из наплечной сумки маленький мешочек из черного бархата и открыл. Размером монета была чуть меньше 50 центов. В два раза толще и слегка выпуклая. На стертом от столетнего возраста аверсе – профиль какого-то давно покойного правителя. На реверсе – орел в окружении греческих букв. В каком-то далеком прошлом кто-то высек на серебряной поверхности римские цифры. Словно татуировка, щеку королевского портрета украшало таинственное «I. I.» На реверсе на груди орла было проставлено XIII.