Я вяло сопротивляюсь. Контраргументы находятся с трудом.
Гюндерсен рассказывает, что Вера призналась: да, она забралась ко мне в дом и взяла револьвер старого Торпа, о котором ей поведал Сигурд; она знала, где примерно его искать. Потому и копошилась на чердаке в ту ночь, когда я слышала шаги. В свой микрофон она слышала, что и как говорят полицейские. Гюндерсен выглядит даже слегка смущенным, продолжая:
— Мы, пожалуй, иногда высказывались не вполне подобающим для профессионалов образом. Признаю это. Моя группа, да и сам я. Пока не поняли, что за нами наблюдают. Вы же не хотели передать нам медкарты… Стерли сообщение… Скажу честно, я был крайне раздражен. И… гм… позволил раздражению повлиять на то, как я представил дело своим сотрудникам. Я ведь думал, что больше меня никто не слышит. А Вера слышала. Возможно, это послужило толчком к дальнейшему…
Но тут
— Магниты на холодильнике — это хитро придумано, — говорит Гюндерсен. — Вроде бы ерунда какая… Да это
— Никак не пойму, — произношу я с горечью, — почему никто не догадался, что как раз это и было целью? Что если кто-то хотел меня дискредитировать, то лучшего способа не придумаешь.
— Ну, — говорит Гюндерсен, — скажем так: эта мысль меня посещала. О разных сценариях. И что у вас совсем помутился рассудок и развилась паранойя или что вы попытались представить себя жертвой — но довольно неумело. Или что кто-то на самом деле хочет бросить подозрение на вас. И я на всякий случай приставил сотрудника следить за вашим домом. Так что в ночь на пятницу, тринадцатого марта, не только ваши, то есть Арилля, камеры наблюдения зафиксировали Веру. Мой человек ее тоже заметил. Когда Вера убегала, он ее преследовал, но потерял, когда она скрылась в саду одного из домов на улице Карла Хьельсена.