— Привет, Томас, — отвечаю я.
Забыв, что руки у меня грязные, упираю их в бока и, опустив глаза, вижу, что замарала футболку на талии.
— Садовничаешь? — спрашивает он.
— Ага, — говорю я. — Не потому, что хочется. Но мне маклер посоветовала. Создать видимость домашнего уюта и всё в таком духе.
Мы слегка улыбаемся.
— Так ты собираешься продавать? — спрашивает Томас.
— Да, — отвечаю я. — Да, вот решила продать. Не хочу оставаться здесь после всего, что случилось.
— Да уж, трудно привыкнуть к другой жизни в тех же стенах…
— Точно.
Мы оба поворачиваем голову к дому. Солнце бьет прямо в окна; свет, отражаясь, слепит глаза. Со стороны отличный дом, величественный. Каков бы ни был старый Торп, но чувства собственного достоинства ему было не занимать. И дом его такой же. Но у меня с ним все кончено.
— А что говорит Маргрете? — спрашивает Томас.
— Она не в восторге. Но что она может сказать? Дом мой. Я могу поступать с ним как душе угодно.
Томас кивает. Как бы в задумчивости. На нем джемпер — он рассудительнее меня, не раздевается до футболки, пока лето не настанет по-настоящему. Волосы красиво уложены, аккуратно причесаны, чем-то зафиксированы. Весь он выглядит таким… не могу подобрать слово…
— Ладно, — говорит он. — Как дела вообще?
— Нормально, — отвечаю. — Ну, то есть по-разному. Но ничего.
Мы стоим, смотрим на маргаритку, валяющуюся у наших ног. Томас хочет что-то рассказать мне, догадываюсь я. Вообще я собиралась поскорее разделаться с этими цветочками, пойти принять душ в холодной недостроенной душевой, смыть с рук землю, одеться и отправиться к папе, на постепенно превращающийся в традицию еженедельный семейный ужин по воскресеньям. Но я жду. Не тороплю Томаса. Нехорошо было бы. Он ведь притащился сюда специально, чтобы что-то рассказать, а он не из болтливых…
— Насчет того, что случилось, — наконец произносит Томас. — Я вот хотел сказать… Мне жаль, что так вышло.
— Что вышло?
— Ну. Ты знаешь. С той девушкой.