– Да плевать мне на эту чертову бумажку, – сказала она. – Мне нужна плоть и кровь.

– Это у тебя и так есть, – заверил он ее, – всегда.

Он знал, что она наверняка думает: «Тогда почему ты бросаешь меня?» Хотелось бы ему ответить на этот вопрос убедительно. Хотелось найти верные слова, чтобы выразить все эти годы вины и обязательств, что его воздаяние еще не полностью выплачено. Но для этого никаких слов не было достаточно, поэтому вместо этого он поцеловал ее в кончик носа, потом в щеку, потом в уголок губ. От вкуса ее слез у него закружилась голова, и ему тоже захотелось плакать. Но он и так уже был с ней в этом горе, ему не нужны были слезы, чтобы понять это.

Зато ему нужно было дать ей что-то. Даже если ему это было трудно. Даже если ему это будет стоить больше, чем он когда-либо отдавал, кроме своего маленького сына.

– Как ты относишься к поэзии? – спросил он.

– Чьей поэзии? – уточнила она.

– Просто поэзии, в целом.

– Ну, она мне нравится. Какая-то. Я не часто думаю об этом. Почему ты спрашиваешь?

– Я написал тебе стихотворение, – сказал он.

– Серьезно? Когда?

– В медвежьей клетке.

– О, малыш, – сказала она.

– Ну, знаешь, я лежал там, а нога просто горела. Наверное, я немного сошел с ума. Поэтому, чтобы не зацикливаться на боли, я начал концентрироваться на других вещах. Вроде птиц на деревьях. Я начал слушать их песни и то, как они перекликались друг с другом. И, наверное, это напомнило мне о тебе. О том, как ты заставляешь меня чувствовать себя.

– Песни птиц?

Он кивнул.

– И первая строчка вроде как сама пришла мне в голову. А потом еще одна. И я просто продолжал так сочинять. Том мне сказал, что он так пишет. Просто менять предложения снова и снова до тех пор, пока ничего нельзя будет изменить.

– Ты можешь мне его прочитать? – попросила она. – Ты его запомнил?

– Да, но… я никогда прежде не писал стихов.

– Вообще никому?

– Раньше я сочинял маленькие песенки, когда убаюкивал Райана. Ну, когда он просыпался среди ночи. Мне нравилось вставать, укачивать его и чувствовать, как он вот так спит у меня на груди. Это было самое спокойное, умиротворенное чувство за всю мою жизнь.