Ката наклонилась вперед и подула на ногти, которые целый день до этого обтачивала пилкой. Они были заостренными, сужавшимися к концам; она провела остриями по тыльной стороне ладони и поцарапала ее до крови. Нанесла на ногти витамин «Е» и отвердитель, а после этого сидела совсем неподвижно, растопырив пальцы, и ждала, пока высохнет лак.

Затем отнесла кофейную чашку на кухню, зашла в спальню, оделась в рубашку и брюки и посмотрелась в зеркало. Ей подумалось, что раньше она никогда не видела саму себя – какая она есть на самом деле. Ката не могла сказать, что это означает, но ее взгляд был спокойным, руки не теребили лоб, нос, щеки или подбородок, она не ощущала необходимости прятаться.

Тело было умиротворенным.

В коридоре свет был ярким, но не резким, и комнаты по обе его стороны создавали ощущение, будто она в больнице, хотя не переступала порог дома. Похоже, мир уменьшился – а может, он изначально и не был таким большим, как она считала?

Комнаты были заставлены кроватями, попискивающими приборами и людьми, пытающимися прогнать страх. Ката зашла в канцелярию, взяла ключи от холодильника, в котором собиралась забрать замороженные перчатки, используемые для «Такситола» – ангела, который летал, как сова, пах, как отбросы, и спасал жизни миллионам. Проходя мимо лестничной клетки в прихожей, она решила сделать круг по нижнему этажу и проверить, не трогал ли кто-нибудь окна или двери дома, и произвести такую же проверку в подвале. Бьёртна она ждала не раньше следующего вечера, но все же взглянуть не помешало бы.

В подвале был запах, напоминавший сладкий лук, – совсем как в желтом доме органиста. Платяной шкаф в коридоре по-прежнему был закрыт. Ката пошарила по его задней стенке, нашла замочную скважину двери, ведущей в «темницу», вынула длинный стержень с железным шаром на конце и открыла. В ее ноздри ударила сильная вонь разложения, смешанная с другим запахом, более кислым, напоминающим старый навоз, – и она зажала нос. Через разбитое окно в подвал лезла растительность, ползучие растения покрывали стены, а посреди комнаты на полу валялось мертвое животное, напоминающее так называемого комодосского дракона, о котором Ката читала в своей прошлой жизни: это ящерицы, которые наносят жертве ядовитые укусы и преследуют до тех пор, пока та не потеряет способность двигаться и обороняться, и тогда съедают ее живьем.

Экземпляр перед ней был мертв и явно уже пролежал так некоторое время; его туловище было толстым и неповоротливым, напоминающим бревно, покрытым чешуей, похожей на серо-зеленые ракушки; глаза запали, на морде появилась ухмылка-оскал – напоминающая ту, какая в былые времена появлялась на лице органиста в самый разгар мессы, – а внутренности, выпавшие из лопнувшего брюха, лежали на полу засохшей кучкой. Если Ката правильно понимала, животное забрело сюда через окно, а наружу выйти не смогло. Одна его передняя нога была сломана, и, судя по следам когтей на стене, оно пыталось вскарабкаться к окну.