26
26
Ченнинг сидела одна в углу переполненной камеры, когда за ней пришли охранники. Выкрикнули ее имя из-за решетки, и с десяток сокамерниц уставились на нее, когда она встала. Одни просто апатично провожали ее взглядами, другие злились, что она выходит, а они – нет. Никто не двинулся с места, чтобы пропустить ее. Лишь одна коснулась рукой ее волос, когда заскрежетал засов, а охранник объявил: «В суд».
Потом на нее навесили цепи – на лодыжки и на пояс, руки сковали спереди наручниками. Она попробовала сделать шаг и чуть не упала. Кандалы громко звенели, пока она училась идти между двух охранников той шаркающей походкой, которая позволяла ей оставаться на ногах. Не поднимала глаз и прислушивалась к бряканью цепей, пока полутемные стены проплывали мимо, а крепкие пальцы чуть ли не до кости впивались в обе ее руки. Охранники опять что-то сказали, куда-то махнули, но она видела перед собой лишь безбрежное море лиц. Ее усадили на скамью, и Ченнинг увидела отца, адвокатов и судью. Голоса вздымались и опадали, и она слышала их все до единого, но словно в каком-то тумане. Говорили о деньгах, условиях и предстоящих датах слушаний. Бо́льшую часть она пропустила, но пара фраз застряла в голове.
«Причинение смерти по неосторожности».
«Неумышленное убийство».
Это все ее возраст, сказали они. Обстоятельства. Она ясно видела жалость в глазах судьи – и в глазах бейлифа, который обращался с ней так, будто ей всего четыре годика от роду и она стеклянная. Когда кандалы сняли, ее вывели черным ходом, чтобы избежать журналистов, целая армия которых встала лагерем перед главным входом. Ченнинг ехала в длинном автомобиле и лишь кивала, когда адвокаты что-то говорили и выжидающе смотрели на нее. «Я поняла», – откликалась она, но это было не так. Даты слушаний, преступное намерение, судебные сделки… Кого это волнует? Ей хотелось увидеть Лиз и принять душ. Казалось, что тюремная вонь повсюду буквально впиталась в нее. Она пыталась крепиться, но сама себе не верила. Охранники называли ее «задержанная Шоур». Самые противные из сокамерниц любили притрагиваться к ее коже и называли ее «куколка».