– На этот вопрос нет ответа – зачем[40].

– Пожалуйста…

– А ну-ка цыц!

– Отпустите меня.

– Я не хочу делать тебе больно, но сделаю.

Ченнинг поверила ему. А всё его голос, это внезапное безумное спокойствие. Она старалась не двигаться, когда автомобиль резко свернул вправо и подскочил, переезжая железнодорожные рельсы. В багажнике что-то металлически брякнуло, брезент сместился, и в щель она увидела кроны деревьев, телефонные столбы и замелькавшие между ними перевернутые дуги черных проводов.

«Запад, – подумала она. – Мы едем к западу».

Но какая разница? Теперь они ехали быстрее. Ни шума других машин, ни рекламных щитов или дорожных указателей. Когда машина замедлила ход, то еще раз свернула, а потом, казалось, бесконечно долго подпрыгивала по разбитой грунтовке. Они съехали с нормальной дороги, давно углубились в лес или в поле. Опять забрякал металл, а в голове едва умещалась одна-единственная мысль: что Господь устроил ей особый ад, в который можно попасть не один только раз, а дважды. Это не могло быть совпадением, только не во второй раз! Так что, беспомощно переваливаясь и подскакивая в задней части машины, лежа перепуганная в окружающей ее вони, Ченнинг дала себе твердое обещание: жизнь или смерть, страх или не страх, но это не будет так, как в прошлый раз. Она убьет первой или умрет. Ченнинг поклялась себе в этом дважды, а потом еще десяток раз.

А еще через две минуты солнце заслонила силосная башня.

27

27

Элизабет ехала сквозь утренний туман, чувствуя себя какой-то плоской и бестелесной, словно персонаж старинного кино. Все вокруг – только черное или серое, деревья призрачно проглядывали во мгле, и лишь дорога была достаточно разбитой, чтобы выглядеть реальной. Все остальное казалось каким-то ненастоящим: человек рядом с ней и ее собственные чувства, прохладный, сырой воздух, намеки на болото по бокам от дороги… Может, дело было в тишине или в невидимом рассвете, в бессоннице и полной неизвестности или просто в иллюзорной природе того, что с ней сейчас происходило…

– Мне это нелегко далось.

Элизабет бросила взгляд вправо и поняла, что Эдриен говорит о доверии. Они спали в разных комнатах, а после пробуждения обоих ждали неловкость и неожиданное молчание. Он был смущен тем, что она выяснила, а Лиз – до сих пор потрясена до основания тем, что увидела. Неосязаемая природа этого овеивала жутью ее сны, не все эти топорщащиеся узловатыми веревками шрамы, не туго натянутая кожа между ними и даже не ее неожиданно податливая эластичность. Ей снились короткие содрогания и воля, которая требуется, чтобы сохранять такого рода неподвижность. За годы работы в полиции она немало навидалась жертв человеческой жестокости – людей, готовых вырываться, бежать или просто упасть на колени и отдаться на волю провидения. Но он стоял совершенно неподвижно – только глаза двигались, когда она попросила его довериться себе, а затем касалась самых пострадавших частей его тела. Эти сны до сих пор не давали ей покоя, придавливали к земле – неотвязные образы обнаженности, жары и неохотно пробуждающейся веры.