Я прислоняюсь к автомобилю, и мы с Филиппой долго стоим, глядя на особняк. На нас свысока взирает герб Деллехера во всем своем величии и нелепости. «Шипы остры, как звезды».

– Как Фредерик и Гвендолин? – спрашиваю я. – Я забыл спросить.

– У Гвендолин все по-прежнему, – отвечает она с тенью усмешки, которая пропадает столь же быстро, как и появляется. – Но она держит некоторую дистанцию со студентами. Боится сближаться.

Я киваю, уставившись себе под ноги.

– А Фредерик?

– А вот он держится подальше от театра, – печально произносит она. – Но продолжает читать лекции: блестяще, как и раньше, но уже не так бодро. Преподавание отнимает у него много сил. У всех нас. – Она пожимает плечами. – Но они бы не взяли меня режиссером, если бы всего этого не случилось, так что, я полагаю, ситуация не слишком плохая.

– Не слишком, – эхом повторяю я. – А Камило?

Не представляю, когда у них завязался роман, но, наверное, после Дня благодарения на четвертом курсе. Как же рассеянны мы были, что ничего не замечали.

Она улыбается мне слегка виновато.

– Он совсем не изменился. Спрашивает о тебе примерно каждые две недели.

В последующей короткой паузе я почти прощаю ее. Каждые две недели.

– Ты выйдешь за него? – спрашиваю я, отчаянно цепляясь за другую тему для разговора. – Вы ведь долго встречаетесь.

– Трудно сказать, – отвечает она. – А ты приедешь ради такого случая?

– Если Холиншед одобрит.

Это не настолько твердое обещание, какое бы ей хотелось услышать. Но другого она не получит. Джеймс умер, и сейчас я ни в чем не уверен.

Мы еще немного стоим бок о бок, не говоря ни слова.

– Поздно, – наконец говорит она. – Куда тебя отвезти? Имей в виду, ты можешь остаться с нами.

– Нет, спасибо, Пип. Подбрось меня до автобусной остановки.

Мы садимся в машину и едем в молчании.