– Да, когда мне только исполнилось два года. Теперь она живет рядом с Эмпорией, если это вам о чем-то говорит.

– Признаться, ничего, мы с Митчеллом никогда не бывали в Канзасе. С нас хватило и Теннесси. Ну и как она поживает? Последний раз я видела ее у нас в старом доме. Она была еще студенткой и…

Альма, снова разволновавшись, смолкла, оборвав фразу, и в смущении отвела взгляд в сторону, но лишь на мгновение.

– У нее все в порядке, – солгал Грэм, понимая, что не может поступить иначе. – Она вся в делах, как всегда, но старается быть в форме.

– У тебя есть братья или сестры?

– Брат и сестра, – сказал Грэм и тут же почувствовал, как у него скрутило живот. – Брату семнадцать, а сестре семь.

Они теперь очень далеко. И страдают, каждый по-своему.

– А тебя что привело в Нью-Йорк?

– Меня приняли в фотошколу, скоро начну учиться.

– Стало быть, ты у нас творческая личность, – сказал Митчелл. – Признаться, я все еще огорошен твоим появлением, мой мальчик. Мы даже не знали, что у Нормы есть ребенок, и уж тем более, что его отец – Натан. Все это так неожиданно… После смерти Натана мы потеряли твою мать из виду. Ума не приложу, зачем она скрывала от нас, что у нее есть ты…

– Я и сам не понимаю, почему она вам тогда ничего не рассказала, но я пришел не для того, чтобы ее оправдывать. Тем не менее я точно знаю: ей очень хотелось, чтобы мы встретились. А еще она дала мне вот это…

Грэм достал из рюкзака тетрадку со стихотворениями отца и передал ее Митчеллу.

Альма, узнав тетрадку, не смогла сдержать слез. Митчелл стал бережно перелистывать страницы, и лицо его озарялось бликами света, отражавшегося от пожелтевшей бумаги, как от зеркала. Потом он передал тетрадку жене – она прижала ее к груди, словно это была частица ее давным-давно умершего сына.

– Я знаю их почти все наизусть, – сказал Грэм. – Не помню, сколько времени у меня ушло, чтобы все это прочитать. Только эти стихотворения и помогли мне представить, каким он был. А он был действительно талантлив, и его вполне могли бы печатать, я в этом уверен.

Альма, встав, пошла за большой фотографией в рамке, которая стояла на камине, и передала ее Грэму. На ней был улыбающийся юноша в белой рубашке, со взъерошенными черными волосами, сидевший за обеденным столом в семейном кругу.

– Это его последняя фотография, – присаживаясь на место, пояснила Альма. – Ему только-только исполнилось девятнадцать, это было за несколько недель до того, как они с Нормой отправились в тот дом у реки.

У Грэма перехватило дыхание, когда он всмотрелся в молодое лицо, запечатленное почти два десятка лет назад и как две капли воды похожее на его собственное, – только сейчас он увидел, насколько точно отец соответствовал портрету, который он мысленно нарисовал. И понял, почему так разволновались Альма с Митчеллом, увидев его, Грэма, на пороге своего дома.