— Извините, я не знаю, что вы имеете в виду, — говорю я, совершенно ничего не понимая.

— Ой, ладно, я тоже все забываю. У тебя, наверное, был плохой день. Хочешь пособирать со мной мозаику?

— Конечно, — говорю я, все еще пребывая в замешательстве.

Я сажусь рядом с ней. От батарей волнами накатывает сухое тепло и сушит мне горло.

Она протягивает мне крышку от коробки.

— Подсолнухи Ван Гога, — говорю я, представляю саму себя, разделенную на одну тысячу крохотных фигурных кусочков, как это было в моем сне.

Не отрывая глаз от подноса, она чешет шею — я предполагаю, что она ищет желтый правый верхний угол.

— Ненавижу, когда не могу закончить рамку, — говорит она. — Это здорово достает меня.

— Он же отрезал себе ухо, — говорю я, потирая собственное.

— Фи. Сумасшедший художник. Так избито. Кстати, я Шарлотта. И хватит мне выкать.

Она протягивает руку, жесткую и расправленную. Ее приветствие, хоть и официальное, все равно очаровательно.

— Алекса, — говорю я, пожимая ей руку.

Я тоже принимаюсь за поиски желтого углового кусочка.

— Я никогда раньше не складывала мозаики, — говорю я.

Шарлотта с искренним недоверием смотрит на меня:

— Ты шутишь?

— Нет.

— Даже в детстве?

— Не помню такого. Наверное, нет.

Шарлотта закрывает глаза, кивает.