Мари и сама глубоко страдала от последствий собственного эгоизма и чересчур поспешных решений, поэтому она сделала ксерокс первой тетради и отправила ее в Нью-Йорк – женщине, с которой познакомилась в Хэмптонсе. Женщина работала редактором в крупном нью-йоркском издательстве. «У него больше шестидесяти таких тетрадей, – написала Мари в сопроводительном письме. – Этот парень работает в Ки-Уэсте в баре «Край мира». У вас есть неделя, чтобы зайти в этот бар и заказать у него выпивку. Потом я отправлю рукопись в другое издательство».

Через пять дней, стоя у окна комнаты на втором этаже разваливающегося от старости пансиона, она наблюдала, как женщина, которая станет моим редактором, быстро шагает к дверям бара.

Через год, уже прикованная к кровати в своем коттедже в монастыре, Мари – а с ней и сестра Джун – вслух читали друг другу первый роман о Дэвиде Пассторе. Они прочли его пять раз.

Впоследствии сестра Джун несколько раз уговаривала Мари открыться мне, но та отказывалась. Прижимая книгу к груди, она упрямо качала головой и твердила:

«Я хочу, чтобы его сердечная рана зажила».

«А больше ты ничего не хочешь?» – с вызовом спросила сестра Джун.

Но Мари снова покачала головой.

«Я хочу, чтобы наша любовь существовала вечно».

И она была права. Наша любовь жила долго, но потом все прекратилось. Прошло тринадцать лет, и я понял, что больше не могу писать. Тогда я собрал все тринадцать томов, сжег, тщательно собрал пепел и погрузился на «Китобой», чтобы вернуться в Ки-Уэст, чтобы зайти в воду там, где пролегает граница между Атлантикой и заливом, и развеять по ветру наш пепел, наши воспоминания, наши надежды и нашу любовь.

Но любовь убить нельзя. Это единственная вещь во вселенной, которую невозможно уничтожить. Никакое оружие не в силах причинить ей ни малейшего вреда. Ее можно пинать, резать, плевать на нее и вытирать о нее ноги, можно даже пронзить ее насквозь, и из раны истечет кровь и вода, но любовь все равно останется целой.

Потому что любовь сама порождает любовь.

Мари готовилась умереть. Она была уверена, что доживает последние месяцы, однако, после того как вышли мои первые четыре романа, процесс неожиданно замедлился. Мари, пусть и с трудом, снова начала ходить и нередко сидела на берегу, зарывшись ногами в мокрый песок и держа в руках книгу, каждое слово в которой было адресовано ей. Мари читала, и ей казалось, будто в нее вливаются новые силы. Можно было подумать, что написанные моей рукой строки убили вирус в ее крови. С удивлением и восхищением она следила за тем, как растут тиражи и новые и новые миллионы экземпляров продаются по всему миру, как снимаются фильмы и сериалы, как растет слава автора, который, впрочем, не спешил выйти из тени, предпочитая существовать лишь в виде имени на обложке. И Мари понимала, в чем причина. Слава, всеобщее обожание были автору не нужны. Он писал ради любви, которую ощущал сам. Как Мари призналась в разговоре с Элли, бывали дни, когда она проливала над очередным эпизодом больше слез, чем это казалось возможным для нормального человека, и все же эти горькие, горячие слезы приносили ей облегчение.