– Нет-нет. Успокойся. Меня зовут Карла. Я помогу тебе.

Не дожидаясь ответа, она принимается разрезать обломком плитки клейкую ленту, которой мальчик примотан к трубе. Нельзя терять ни секунды. Теперь, когда Карла впервые видит свой самодельный инструмент, она осознает, насколько же он крошечный и жалкий. И тем не менее именно благодаря ему она сейчас здесь.

Мальчик смотрит на нее широко открытыми глазами, громко хлюпая носом. Он не может понять, почему грязное окровавленное чудовище пытается ему помочь.

И вдруг он переводит взгляд с Карлы на дверь, и его глаза вновь наполняются ужасом.

Нет, только не это, думает Карла, понимая – слишком поздно! – что совершила ошибку.

Человек с ножом уже у нее за спиной, он хватает ее за волосы и швыряет на пол.

– Ты не можешь этого делать! Ты не должна этого делать!

Карла стукается затылком о цементный пол и остается неподвижно лежать, ошеломленная ударом. Человек с ножом бросается на нее и крепко сжимает пальцы на ее шее.

Вот что получаешь, когда пытаешься сделать добро, думает Карла. Вот что получаешь взамен.

Пока он сдавливает ей горло, она думает лишь о глубокой несправедливости жизни. Во время своего пребывания в темноте она уже поняла, что Бог, Добро и Зло – это не более чем слова, которые пишутся с заглавной буквы. Но все-таки в ее душе оставалась толика надежды на правосудие вселенной. И именно эта надежда заставила ее войти в эту комнату, где плакал ребенок, чья нога теперь дергается в нескольких сантиметрах от ее лица. На ботиночках напечатано изображение Губки Боба со стертым – видимо, от частых ударов по мячу – глазом и частью руки. В последние секунды ясности, пока ее мозг еще работает, поглощая жалкие остатки кислорода, Карла вспоминает, что у ее сына Марио есть точно такие же ботиночки. И что изображение на них стерто в тех же самых местах. Это их продукция. Карле следовало бы написать об этом дефекте в соответствующий отдел. Отправить им по электронной почте письмо, написанное в твердой, но доброжелательной манере.

Перед ее глазами все утопает в ослепительно-белом свете.

Я умираю, думает Карла. И в этой мысли нет ни изумления, ни страха, ни горечи. Только лишь осознание поражения.

И вдруг она что-то слышит (слух всегда включается в работу первым, когда мы просыпаемся, и выключается последним). Звучит твердый мужской голос. Она не понимает смысла слов. Но как бы то ни было, пальцы перестают сжимать ее горло и Карла тут же принимается жадно глотать воздух, чувствуя, как жизнь возвращается в ее тело…