— Меня зовут Фредрик Бейер, — сказал он. — Я из полиции. Я один из тех, кто нашел вас вчера.

Все его нутро противилось прикосновению к заразному телу. Тяжело сглотнув, он сумел положить одетую в перчатку руку на руку Пио. Прикосновение пробудило больного, и баск медленно повернул к полицейскому свое лицо.

— Я мечтал увидеть в той двери кого-нибудь. Кого-нибудь, кроме… него. Того дьявола.

Голос Пио был сухим и писклявым. Хотя грамматически речь Пио была безупречной, его произношение слегка хромало. Больной схватил Фредрика за руку.

— А Карл? Где Карл? Никто не хочет говорить мне, как там Карл.

Фредрик встретился взглядом с Пио. Черные глаза Пио Отаменди потускнели. Фредрика предупредили, что нужно отвечать, что с Карлом все в порядке.

— Карл… Я не знаю. Мне не известны последние новости. Его перевезли в Осло.

И это было правдой. Карла перевезли в Осло. Чтобы судмедэксперты провели вскрытие.

— Там у них работают лучшие люди, — прошептал Пио.

Фредрик кивнул.

— У нас там лучшие люди, — повторил он.

— Они сказали, у меня… оспа? Small pox, да? La viruela?

Больной недоуменно посмотрел на Фредрика.

— Да.

Пио Отаменди не помнил, как его похитили. Но он хорошо помнил, как очнулся крепко привязанным к кровати, где его и нашли. Карл лежал на соседних нарах. Их разделили позже, только через несколько недель. И он помнил сторожившего их человека. Его светлые всклокоченные волосы. Тот сидел в ногах кровати и улыбался, наклонившись вперед. Его глаза светились, но их взгляды никогда не встречались. Он смотрел будто сквозь собеседника. Он заговорил с Пио и Карлом лишь однажды.

— Вы живете во грехе, — сказал он. — Так же, как вы отвернулись от Бога, Он отвернулся от вас. Но Господь милостив. Даже для тех, кого он оттолкнул от себя, у него есть план. Все мы — часть божьего плана, — сказал он, таким образом оправдывая свои злодеяния.

Пио предполагал, что с тех пор, как они первый раз переболели оспой, прошло несколько месяцев. Они поправились и снова заболели. Светловолосый давал им еду, брил их, мыл, вытирал экскременты и вставлял катетеры в уретру. Иногда он что-то напевал, но никогда не говорил. Если они кричали, он позволял им кричать. Когда паника, одиночество и страх накрывали их и они метались по кроватям, пытаясь высвободиться из наручников и кусая языки до крови, он позволял им бушевать. Как только они приходили в сознание, как только спасение становилось лишь смутным воспоминанием в бреду, он вытирал им пот и клал им на лоб холодные компрессы.