– Выигрывал что? – уточнила я.

Грэйсон пожал плечами.

– Мы же братья. Нам важна победа, а не трофеи.

Уж это я уже успела заметить.

– А потом Эмили сделали операцию, – проговорила я. Об этом мне рассказывал Джеймсон. А еще упомянул, что после этого ей захотелось жить.

– Родители по-прежнему ее опекали, но ей порядком наскучила жизнь в клетке. Им с Джеймсоном тогда было по тринадцать. Мне – четырнадцать. Она врывалась в наши жизни на летних каникулах и переворачивала их с ног на голову. Другой такой сорвиголовы я не знаю. Ребекка не отступала от нас ни на шаг, просила быть осторожнее, но Эмили все твердила, что доктора сказали ей, что ее активность зависит исключительно от физической выносливости. И если она что-то может, отказывать себе в этом нет ни малейшей причины. Когда Эмили было шестнадцать, ее родители перебрались сюда окончательно. Они с Ребеккой жили уже не в поместье, как бывало во время каникул, но дедушка все равно оплачивал им обучение в частной школе.

Уже становилось понятно, к чему он клонит.

– И тогда она перестала быть просто «летней подружкой».

– Она стала всем, – сказал Грэйсон, вот только прозвучало это совсем не как комплимент. – Вся школа плясала под ее дудку, если так можно выразиться. Возможно, это мы в этом виноваты.

Стоило завести с ними пускай и неблизкое знакомство – и люди начинали смотреть на тебя по-новому, сказала мне как-то Тея.

– А может, – продолжал Грэйсон, – с Эм попросту и не могло быть иначе. Слишком уж она была умная, слишком красивая, слишком хорошо умела добиваться желаемого. И совсем не знала страха.

– Вы ей нравились, но и Джеймсон тоже, а выбирать она не хотела, – проговорила я.

– Она устроила из всего этого игру, – тряхнув головой, сказал Грэйсон. – И мы на нее, прости господи, купились. Хотелось бы сказать, что это все потому, что мы ее любили – что это все ради нее, но сам не знаю, правда ли это. Как-никак, больше всего в этой жизни Хоторны любят побеждать.