— Ты высказался?
Заравич оставался все в том же положении, спиной к полицейским. Гренс наклонился к его уху, зашипел:
— Я выскажусь только после того, как смогу задавать тебе вопросы, глядя в глаза.
Нависла пауза. В тесной камере не было ничего, кроме раковины, вмурованного в стену стола, табуретки и койки.
Несколько минут напряженного ожидания, и Заравич демонстративно медленно перевернулся на дру- гой бок.
— Говори, зачем пришел, и сматывайся.
— Смотаюсь, не беспокойся. Если, конечно, того захочу. В отличие от тебя, я могу входить и выходить отсюда, когда мне вздумается. Но сначала мы побеседуем немного. Ты, кажется, не слишком взволнован смертью своих коллег, которых перестреляли одного за другим?
— Взволнован? С какой стати?
— Уж больно быстро все произошло. Два мертвеца за одно утро, третий на следующее.
— От пуль же, не от старости. Так почему это должно меня заботить? Вот ты, комиссар, или кто ты там, сколько тебе лет?
— Трое убиты в течение суток. Между тем как четвертый как ни в чем не бывало пирует на свадьбе в белом смокинге и даже не думает об осторожности, после того как его приятели так неожиданно покинули этот мир.
— Послушай, ты! Человеку нашей профессии не дело трястись от страха.
— Да тебе, похоже, и в самом деле нечего бояться. Это ведь ты их всех перестрелял.
Душко Заравич рассмеялся. Без тени иронии или пренебрежения — от души.
— Так вот почему вы все это затеяли, чертовы копы. Ты думаешь, что это я бегаю по городу и срываю плохое настроение на своих несчастных братьях?
Эверт Гренс встретил взгляд, который мог означать что угодно.