Отец не договорил. Мириам неловко поерзала.
– Ему предложили защитника, и он опять отказался. Грейс убежала вся в слезах. Мы заехали сюда ее проведать. – Он опять мотнул головой. – И вот что обнаружили.
Мои глаза опять метнулись к Грейс. Тетива плавно, но быстро натянута, тут же отпущена. Шлепок закаленной стали в подбитый мягким брезент. Ощущение разрываемого воздуха.
– Тебя искал Грэнтэм, – сообщил я. – Похоже, он считает, что по-прежнему остались какие-то темы для разговора.
Я внимательно посмотрел на отца. Он продолжал наблюдать за Грейс, и его лицо ничуть не изменилось.
– Мне нечего сказать Грэнтэму. Он пытался поговорить в суде, но я отказался.
– Почему?
– Посмотри, что он нам сделал!
– А ты знаешь, о чем именно он хочет поговорить?
Его губы едва двинулись:
– А это важно?
– Ладно, что будет с Долфом? Что дальше-то?
– Я поговорил на эту тему с Парксом. Окружной прокурор ждет вердикта Большого жюри о привлечении к уголовной ответственности и передаче дела в суд. К несчастью для Долфа, Большое жюри заседает на этой неделе. Прокурору не придется впустую тратить время. И он получит этот вердикт. Тупой придурок признался. Как только Большое жюри вернет вердикт, Долфу официально предъявят обвинение. А потом будут решать, требовать ли смертной казни.
Я ощутил знакомый холодок.
– Слушание по правилу двадцать четыре[38], – ровным голосом произнес я. – Чтобы определить, соответствует ли содеянное высшей мере наказания.
– Помнишь еще…
Отец не мог встретиться со мной взглядом. Я знал все эти этапы изнутри. Это был один из худших дней в моей жизни – когда приходилось долгими часами слушать споры законников, получу ли я смертельную инъекцию в том случае, если меня признают виновным. Я стряхнул это воспоминание, опустил взгляд вниз и увидел, что рука моего отца покоится на кипе страниц, лежащих на сиденье рядом с ним.
– Что это? – Я ткнул в них пальцем.
Он подхватил бумаги, издал горлом какой-то звук и передал их мне.
– Петиция. Составленная торговой палатой. Они вручили мне ее сегодня. Аж вчетвером. Полномочные представители, как они назвались, будто я не знаю их всех уже лет тридцать, если не больше…