Чарльз медленно встал со стула и начал расхаживать по кабинету:
– Ворон Демона подарил мне зрение, лишив себя возможности видеть, а Хозяин вручил мне бессмертие и мой прежний облик. Только все, что ты сейчас видишь, – не совсем я. Ты с любопытством и страхом изучаешь лицо Чарльза, но внутри скрывается Редмонд – демон правды и справедливости. Я стал названым братом своего Хозяина. Моя работа очищать этот мир от лжи и людей, которые ее сеют. От журналистов.
– Вы не правы, – сказала я дрожащим голосом. – Журналисты не лжецы.
– А кто? Кто? Ответь мне, Сара.
– Если Эмили соврала вам и вашему сыну, это еще не значит, что все журналисты так работают.
Чарльз ухмыльнулся.
– Думаешь, ты не такая? Думаешь, никогда не врала?
Я молчала.
– Да я же вижу тебя насквозь. Ты думаешь, что мелкое вранье не страшно. Сказать моему актеру, что работаешь в «Таймс», хотя это не так? Приглашать на встречу, говоря, что «просто поблагодарить», а вместо этого вынашивать план, как попросить у него мой номер телефона? Дурить своего бывшего парня? Да-да, вспомни Джеймса. Вспомни, как ты говорила ему, что ничего не чувствуешь к Тому. Думаешь, это не ложь? Если нет, то что? Люди всегда врут. А журналисты к тому же еще думают, что благодаря этому делают добрые дела.
Если уж быть честным перед тобой до конца, Сара, то, знаешь, при жизни я любил весь мир, а умерев, стал его ненавидеть. В один миг мне открылись все его пороки: ложь, предательство, эгоизм. Я увидел в людях то, что они пытались скрыть. Актеры! Как я был поражен! Мир полон первоклассных актеров! Люди профессионально изображают боль, не испытывая ее. Они смеются, не чувствуя радости. Они говорят слова любви, будучи пустыми, как осушенные стаканы. Ложь, предательство.
И теперь я мщу. Мщу вам, стервятникам, за то, что лишили меня сына, жизни и упокоения! Нет, я не скучаю по тому Чарльзу Бейлу. Скажу больше – я говорю о нем, как о простом знакомом. Сегодня я – Редмонд. Демон, призванный убивать. Я истреблю всех молоденьких журналисток. Я сделаю так, чтобы больше никто не почувствовал боли, которую пережил сын, узнав, что ему лгали.
Я смотрела на Чарльза, прикусив губу. По моей коже уже не бегали мурашки, только сердце отдавало пульсирующей болью. Не осталось даже страха. Только пустота. Внутри открылась черная дыра, о которой я раньше не подозревала.
Губы снова зачесались, а в голове мелькнула мысль: «Я должна пожалеть его. Пожалеть и поцеловать». Как только я подумала об этом, лицо Чарльза скривилось в сладостной улыбке, какую можно увидеть лишь у тех, кто достиг желаемого. Я посмотрела на часы – они показывали без минуты семь. Том Харт, должно быть, уже ждал выхода на сцену, чтобы улыбнуться преданному зрителю с чувством выполненного долга.