Автобус объехал круглую площадь с монументальной фигурой Ленина в кепке и выехал в часть города, больше похожую на заброшенный посёлок. «Купеческие» дома сменились на проглядывающие в клубящейся зелени каменные или деревянные одноэтажные домики, часть из которых были явно заброшены. Стены, где обветшали, где совсем обрушились, все заросло кустарником. Неожиданно среди запустенья вырос величественный белокаменный храм, к фасаду которого примыкал портик с роскошной колоннадой. За собором возвышалась стройная колокольня с ярко блестевшим под лучами солнца позолоченным куполом.

На дворе храма неуместно суетились люди, по периметру выстроился ряд легковых автомашин, трейлеров, микроавтобусов. И я понял, что здесь Романовский снимает одну из сцен своего фильма, в котором занята и Милана. Я давно не появлялся на съёмочной площадке. И решил побывать там.

— Сюда нельзя, молодой человек, — строго предупредил охранник, пузатый мужик в чёрной форме, стоявший у ограды. — Идёт съёмка. Посторонним вход воспрещён.

— Я не посторонний, — ответил я, доставая временный пропуск. — Я здесь разнорабочим работаю. Казаков моя фамилия.

Он оглядел меня с ног до головы. Сурово нахмурившись, подозвал администратора Юлю, худенькую девушку в клетчатой рубашке, завязанной узлом на поясе и светло-бежевых брюках. Она быстро обвела меня отсутствующим взглядом и бросила:

— Да, это наш…

И побежала по своим делам.

— Ладно, проходи, — буркнул охранник.

Я обошёл двор и наткнулся на бригадира, кряжистого мужика с округлым лицом и тёмными точками глаз под кустистыми бровями. Все его запросто звали Михалыч, хотя он предпочитал, чтобы его величали полностью: Пётр Михайлович. Он осматривал выложенные у входа в храм рельсы для тележки «долли», на которую двое рабочих монтировали камеру.

— А, Казаков, — буркнул он, даже не поздоровавшись. — Где был-то? В запой ушёл?

— В больнице лежал, — честно ответил я.

— Правда? В больнице? В какой? — поинтересовался он недоверчиво, почесав тощую шею, которая совсем не вязалась с его массивной комплекцией.

— Семашко. Меня хулиганы избили, — придумал я быстро отмазку.

— Собутыльники? — уточнил он, скривившись.

Это была болезненная тема для Михалыча. Ему совсем было нельзя пить, а на съёмочной площадке — это вещь совершенно невозможная, поскольку пьют все и много. Но беседовать, естественно с ядовитой издёвкой, на темы выпивки Михалыч мог бесконечно.

— Нет. Вечером поздно возвращался и наткнулся.

— Врёшь, думаю. Ну ладно, иди вон к Федорчуку помоги разгрузить ящики. Давай! Чего стоишь? Твою мать, — он матерно выругался и пошёл вдоль рельсов, постукивая носком ботинка.