Ужас, отчаяние, страх от собственной беспомощности горячими слезами хлынули из глаз и утонули в складках душной, прокуренной рубашки.
Через минуту кто-то с силой подергал дверь служебного входа и громко забарабанил в нее кулаками.
– Володя! – послышался глухой голос. – Открой мне! Открой, слышишь?
– Убирайся! – отозвался мужчина, тяжело дыша. – Тебя не звали!
– Открой! – Кто-то остервенело дергал запертую дверь. – Отпусти ее! Оставь! Она не проститутка!
Мужчина грузно отвалился от стола и задел ногой стул.
– Свободна! – скомандовал он Лике, которая судорожно глотала ртом воздух.
– Негодяй… Подонок… Мразь…
Захлебываясь рыданиями, она вскочила, на ходу поправляя платье, и бросилась вон.
– Слабовата… Потренируйся, моя хорошая, и приходи через год! – насмешливо крикнул ей вслед насильник.
Он натянул брюки, застегнул ремень и вдруг заметил на полу у себя под ногами оброненную девушкой сумочку. Не долго думая, он схватил ее, спешно выдвинул ящик барной стойки, зачерпнул из него пригоршню блестящих квадратиков и высыпал их в сумочку. После чего спокойно отправился открывать дверь служебного входа.
– Ты чего ломишься? Невмоготу, что ли? Бабу захотелось?– Володя! – послышался глухой голос. – Открой мне! Открой, слышишь?
– Убирайся! – отозвался мужчина, тяжело дыша. – Тебя не звали!
– Открой! – Кто-то остервенело дергал запертую дверь. – Отпусти ее! Оставь! Она не проститутка!
Мужчина грузно отвалился от стола и задел ногой стул.
– Свободна! – скомандовал он Лике, которая судорожно глотала ртом воздух.
– Негодяй… Подонок… Мразь…
Захлебываясь рыданиями, она вскочила, на ходу поправляя платье, и бросилась вон.
– Слабовата… Потренируйся, моя хорошая, и приходи через год! – насмешливо крикнул ей вслед насильник.
Он натянул брюки, застегнул ремень и вдруг заметил на полу у себя под ногами оброненную девушкой сумочку. Не долго думая, он схватил ее, спешно выдвинул ящик барной стойки, зачерпнул из него пригоршню блестящих квадратиков и высыпал их в сумочку. После чего спокойно отправился открывать дверь служебного входа.
Лика приплелась домой в третьем часу ночи – поцарапанная, зареванная и обессиленная. Не раздеваясь, она бросилась на кровать лицом в подушку и некоторое время лежала не шевелясь. Потом быстро встала, скинула с себя одежду и босиком потопала в ванную.
Она долго стояла под душем, подставляя лицо горячим потокам, и плакала. От унижения, от обиды, от досады на саму себя и от усталости. За те месяцы, что Лика жила в столице, она устала больше, чем за последние годы в Тирасполе. Устала от неизвестности и безысходности, устала от жалости к самой себе, устала от одиночества…
Она вспомнила отвратительного типа в пыльном и полутемном кафе, почувствовала его ледяные руки на своей груди и в паху, и дрожь омерзения пробежала по ее телу. Негодяй! Какой негодяй! А она… Она просто дура! Набитая дура, которая так и не научилась разбираться в людях, не научилась чувствовать обман.
«Тот, кто пытается тебя обидеть или задеть твою честь
– Погоди же, мерзавец! – прошипела Лика, отплевываясь от горячих ручейков, струящихся по лицу. – Попомнишь ты меня!
Через секунду она почему-то вспомнила мужа, его дрожащие в слюнявом бессилии губы: «С-сука! Похотливая дрянь!»
И со злостью крутанула кран горячей воды на полную мощность.