В конце Рабинергассе она заглядывает за перегородку, отделяющую мужской праздник от женского. Будь на ее месте любой другой мужчина, это сочли бы возмутительным нарушением приличий, но все знают, что исполин Янкель дурачок. Никто не заподозрит его в похотливом умысле.

Глаза ребецин сухи, она хлопает в ладоши в такт отдаленной музыке. Похоже, Перел смирилась с этим браком. Конечно, нелегко, когда одно твое чадо замещает другое. По бокам ребецин сидят ее дочери и невестка. Пустой стул в память о Лее.

Она ловит взгляд Перел, сквозь чад и шум они безмолвно переговариваются.

– Янкель! – Хаим Вихс тянет ее за накидку. – Тебя ребе зовет!

Ребецин улыбается и машет рукой: ступай, со мной все хорошо.

Вихс втаскивает ее в центр круга танцоров, где ее ждет ребе. С величайшей осторожностью она берет его за руки, и они пускаются в пляс. Ребе пыхтит, задыхается, по его длинному худому лицу струится пот, но, когда она пытается сбросить темп, он крепче прижимает ее к себе и, раскачиваясь, шепчет ей в грудь: «Не отпускай меня, не отпускай». Она слышит его разбитый голос и понимает, что не пот струится по его щекам. Это слезы.

Мучительно, что никак не ответить на его любовь. Проклиная себя (столб каменный!), она вскидывает голову и вот тогда-то замечает незнакомцев.

Их трое.

Все рослые, но тот, что посредине, просто гигант, на голову выше своих спутников и всех вокруг. Почти такой же громадный, как она. Стройный, как тростник; прищуренные глаза, над ушами пучки седых волос. Ветер полощет его балахон грубого полотна, который больше к лицу пещерному отшельнику, нежели пражскому горожанину.

Двое других здоровяки. Смахивают на дерюжные мешки с картошкой. Темноволосый гримасничает и топчется. Его краснорожий товарищ прячет ухмылку.

Казалось бы, странное трио гигантов должно привлечь всеобщее внимание, но, похоже, их никто не замечает. На задах толпы они высятся этакими очеловеченными деревьями. Но только они не люди. Не человеки. У них нет ауры. В буйстве красок, излучаемых гуляками, они окутаны холодной пустотой, безжалостной и безмятежной, от которой ее охватывает ужас, а перевязь во рту затягивается туже и туже, грозя разрезать язык, точно жила, рассекающая глиняный ком.

Они наблюдают за ней.

– Будет, Янкель, умоляю, довольно. – Голос ребе помогает очнуться.

Юдль выпускает ее из объятий и знаком велит преклонить колена. Она неохотно подчиняется. Теперь она спиной к незнакомцам, но чувствует, как ее накрывают их длинные незримые тени.

Ребе возлагает руки ей на голову. Он бросает взгляд за ее плечо, и лицо его каменеет.