Даже представив себе, что капитан Лен Гай, возжелав продолжить поиски, сумеет добиться согласия Джэма Уэста, боцмана и старых членов экипажа, трудно было даже помыслить, что он найдет понимание у двадцати новичков с Фолклендов, дурное настроение которых постоянно поддерживал гарпунщик Хирн. Нет, капитан Лен Гай никак не мог положиться на этих людей, составлявших большинство экипажа, которых он и так уже заставил забраться в такую даль. Они бы решительно отказались от дальнейшего плавания по Антарктике, и, видимо, именно поэтому, в частности, капитан Лен Гай принял решение поворачивать на север, хотя оно и далось ему с большой душевной болью.

Итак, приходилось признать, что путешествие окончено. Поэтому можно понять наше удивление, когда раздались те самые слова:

– А Пим? Бедный Пим…

Я обернулся. Голос принадлежал Ханту. Неподвижно стоя подле рубки, этот странный человек пожирал глазами горизонт.

Экипажу шхуны был настолько непривычен звук его голоса – возможно, это вообще были первые слова, которые он произнес с той поры, когда впервые ступил на палубу шхуны, – что, влекомые любопытством, люди мигом столпились вокруг него. То обстоятельство, что этот молчун вдруг заговорил, сулило невероятные откровения.

Властный жест Джэма Уэста заставил команду отступить на бак. Рядом с рубкой остались только сам старший помощник, боцман, старшина-парусник Мартин Холт и старшина-конопатчик Харди – последние сочли себя вправе быть свидетелями столь важного события.

– Что ты сказал? – спросил капитан Лен Гай, приблизившись к Ханту.

– Я сказал: а Пим? Бедный Пим…

– Что же ты имеешь в виду, называя человека, чьи негодные советы завлекли моего брата на этот остров, где погибла «Джейн» и большая часть ее экипажа и где мы не нашли ни одного из тех, кто находились здесь еще семь месяцев назад? – Хант хранил молчание, поэтому капитан не смог сдержаться и прикрикнул: – Отвечай же!

Колебание Ханта было вызвано вовсе не тем, что он не знал, как ответить, а, как мы скоро убедимся, тем обстоятельством, что ему было трудно выразить свои мысли. Мысли эти были в то же время донельзя четкими, хотя фразы, в которые они были облачены, выходили рваными, а слова казались почти не связанными одно с другим. Кроме того, ему был свойственен не лишенный образности язык, а также гортанный выговор, присущий индейцам Дальнего Запада.

– Ну, – начал он, – я не мастер рассказывать… Язык не слушается меня… Понимаете… Я говорю о Пиме… о бедном Пиме, да?

– Да-да, – подбодрил его старший помощник. – Что же ты можешь сказать нам об Артуре Пиме?