Нечего и говорить, что, заслышав крик с мачты, капитан Лен Гай выбежал из каюты и теперь не спускал взгляд с полоски земли, до которой оставалось еще 10–12 миль.

Я и думать забыл о секрете, который только что поведал мне Дирк Петерс. Пока он будет оставаться лишь нашей с ним тайной – а ни я, ни тем более он никогда не выдали бы ее – нам нечего было опасаться. Но что получилось бы, если бы когда-либо по случайности Мартин Холт прознал о том, что имя его брата было заменено именем Паркера, что несчастный не погиб вместе с «Дельфином», а по воле судьбы был обречен на гибель, ставшую спасением от голодной смерти для его товарищей, и что Дирк Петерс, которому он, Мартин Холт, был обязан жизнью, сразил его собственной рукой?.. Так вот почему метис упрямо отказывался принимать благодарность Мартина Холта – брата человека, чьей плотью ему пришлось насыщаться…

Боцман отбил три часа. Шхуна шла теперь вперед как бы ощупью, ибо плавание в этих незнакомых водах требовало осторожности. Впереди могли оказаться мели и рифы, скрытые водой, грозящие шхуне непоправимой бедой. В условиях, в которых мы находились, всякая авария, даже пустяковая, сделала бы невозможным возвращение назад до наступления зимы. Поэтому нельзя было идти ни на какой, даже малейший риск.

Джэм Уэст распорядился убавить паруса. Боцман велел матросам убрать брамсель, марсель и топсель, оставив бизань, косой фок и стаксели, которых должно было хватить для того, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее нас от суши, за несколько часов.

Капитан Лен Гай велел бросить лот. Глубина под днищем составила 120 морских саженей. Дальнейшие измерения показали, что на дне не имеется выступов. Однако из опасения, что дно может утратить гладкость, мы ползли вперед, то и дело забрасывая за борт лот.

Погода оставалась ясной, хотя на юго-востоке и на юго-западе небо начали затягивать облака. В связи с этим было нелегко разглядеть очертания берега, напоминавшего скорее пар, плывущий по небу, появляющийся в разрыве облаков и снова исчезающий за тучами. В конце концов мы сошлись во мнении, что суша поднимается над морем на высоту 25–30 саженей – по крайней мере, в наивысшей части.

Трудно было вообразить, что мы поддались иллюзии, однако волнение заставляло нас сомневаться даже в очевидном. Разве не естественно для сердца сжиматься от сотен страхов, когда оказывается близка желанная цель?.. Эти берега сулили нам столько надежд и в то же время могли так разочаровать нас, что мы готовы были поверить, что перед нами – всего лишь призрак земли, всего лишь тень, которая вот-вот ускользнет из-под самого носа. При этой мысли у меня кружилась голова, я галлюцинировал – мне представлялось, что «Халбрейн» уменьшается в размерах, превращаясь в крохотную шлюпку, затерявшуюся в океанских просторах… Совсем об ином повествует Эдгар По – у него рос, напоминая при этом живое тело, сам корабль…