Дома он задумывался, почему те, кто организовал всё это, не довели дело до конца, полностью исключив участие человека в этом процессе. Всех задействованных в казни работников можно было легко заменить бездушной автоматикой, которая справлялась с куда более сложными задачами. Он мучился этим вопросом, пока однажды утром ответ не явился к нему. Выходя из небоскрёба в конце рабочего дня, он обернулся, посмотрел на здание, которое нависло не только над ним, но над всем городом — и его осенило мыслью, что эта уродливая громада напоминает живое существо. На первый взгляд между монолитом здания и органикой не было ничего общего, но если работать здесь достаточно долго, сравнение переставало казаться нелепым. Порядок, родивший систему, склонную к болезненной мегаломании, казался механистическим, но в своём основании зиждился на людях вроде него, на их страхах и слабостях. Вот почему он не мог обходиться без людей — ведь стоило заменить всех на машины, и тут же стало бы ясно, что конструкция чужда человеку, абсурдна, лишена смысла. Но пока люди сами были задействованы в этом безостановочном вращении, они не могли смотреть на всё со стороны. И поэтому кто-то наподобие него должен был каждое утро спускаться вниз и по молчаливому приказу красной лампы расправляться с людьми, приводимыми на убой.

За четыре часа он расстреливал около десяти человек, потом резкая трель звонка сообщала, что настало время обеденного перерыва. Он возвращался назад в раздевалку, надевал стандартную форму и поднимался в столовую на третьем этаже. Здесь было светло и шумно; после времени, проведённого под землей, это сбивало с толку. Никто здесь не был другом ему, никто не знал, чем он занимается. Он становился в очередь и брал небогатый обед из одной порции гарнира и двух кусков хлеба. Сев за столик в углу, он глотал пищу и смотрел на тех, кто входил и выходил из столовой. Взгляд привычно выискивал на них то самое единственное место для пули. Может быть, кто-то из этих непоколебимо уверенных в сегодняшнем дне людей через час-другой окажется в комнате внизу? Он ведь ничего не знает о приводимых к нему на расстрел — кем они являются, где работали, в чём провинились. Часть из них могла днём обедать в одной комнате с ним, чтобы вечером получить от него пулю в сердце. Или однажды он сам, съев свой гарнир, окажется по ту сторону дула. Он знал, что есть другие камеры с красным светом и другие палачи, которые своё дело знают не хуже него.

Покончив с едой, он относил пустую тарелку в окошко для мойки посуды, входил в лифт, и всё повторялось по кругу. Удивление происходящему («Это я?») опять посещало его, но после того, как он брал в руки оружие, визит в столовую казался полузабытым сном — конечно, сон, ведь он стоял в этом тягучем мраке с винтовкой в руке с начала времён…