— Что? — насторожился Таюрский.

Я рассказал и был удивлен Гошиной реакцией.

— Да это же здорово! — воскликнул он. — Теперь-то Тимохин никуда не денется. Степан! — крикнул он зычно, и я вздрогнул, не ожидая такого рыка от Гошиной небольшой стати.

На зов Таюрского вошел детина, которого я видел в окно, переминаясь, встал у порога.

— Проходи, проходи, — голос Гоши звучал теперь приветливо, — садись давай вот тут. — Гоша отодвинул стул от приставного столика, усадил Тимохина. — Рассказывай, — сказал он. Мы молча ждали.

Степан Тимохин смотрел исподлобья. Видно было, как не хочется ему говорить.

— Что рассказывать-то? Все уж сказано было.

— Повтори людям, Степан, — строго сказал Гоша, — поимей уважение к начальству.

Я поразился Гошиному умению владеть своим голосом. За несколько минут — столько интонаций! "Артист”, — восхищенно подумал я.

Тимохин между тем также исподлобья оглядел нас.

— Пусть они тоже скажут, что братухе не будет хуже, коли его сейчас возьмут, — угрюмо попросил он.

Я понял, в чем дело. Гоша оказался тонким психологом. Поспешив на помощь товарищу, я сказал:

— Таюрский прав. Что сейчас за вашим братом? Он скрывается от уплаты алиментов — и только. А к чему приведет его тайная жизнь? Ведь для жизни нужно многое: продукты, одежда, оружие, патроны для охоты — он ведь в лесу? — спросил я, но Степан промолчал, и я продолжил — Он может совершить преступление. Кражу или чего похуже. Судите теперь, когда его лучше уму-разуму поучить — сейчас или потом, когда натворит что-нибудь серьезное.

— Оно конечно, — вздохнул Тимохин, — вот и Таюрский меня также убеждал. Видно, правы вы, мужики…

— Он осекся, назвав нас мужиками, огляделся и, не увидев обиды, успокоился:

— Батя его тоже крыл. А он заладил одно — не буду с женой жить. Ну, говорим, не живи, коль не хочешь, а дети при чем?

Степан Тимохин горестно махнул рукой:

— Что с беспутного взять. Мы так считаем, его бабенка какая-то с панталыку сбила. Где они шастали зимой — не знаю. К весне у него, видно, той любви поубавилось, в родные места потянуло. Дали мы братану ружье хорошее, патроны. Сахару взял, соли, муки тоже. Поживу, говорит, лето на приволье. С этим ушел, да вот полтора месяца не был.

— Но вы-то видели его? — быстро спросил Таюрский.

— Видел, — выдавил через силу Тимохин. — Сердце болит по брату, беспокоимся. Хоть и не сказал он, где будет, да мы решили — в зимовье нашем обитает, где ему еще быть? Ну, я и пошел — полмесяца назад, однако. Точно! Там и застал его. Оставил харчи, что со мной были, боеприпасы кое-какие. Да он, видел я, не бедует. Навещает его кто-то, однако.