Светлый фон
– Лёша, – прошептала Алёна, увидев своего спасителя. Ну конечно, это был Шилов».

Усилием воли она вернулась в настоящее. Незачем ей подробно вспоминать дальнейшее – побег, поджог дома, громкий, полный боли рёв горящего заживо Лыткина – это было ужасно, несмотря на то, что ублюдок заслужил подобное.

Усилием воли она вернулась в настоящее. Незачем ей подробно вспоминать дальнейшее – побег, поджог дома, громкий, полный боли рёв горящего заживо Лыткина – это было ужасно, несмотря на то, что ублюдок заслужил подобное.

Фото уцелело. То самое, с изображением трёхлетней девочки. Сжимая в руках белого плюшевого мишку, темноволосая малышка радостно улыбалась, глядя в камеру огромными голубыми звёздами глаз.

Фото уцелело. То самое, с изображением трёхлетней девочки. Сжимая в руках белого плюшевого мишку, темноволосая малышка радостно улыбалась, глядя в камеру огромными голубыми звёздами глаз.

Глаза матери Алёны, Дианы…

Глаза матери Алёны, Дианы…

В волосы ребёнка был вплетён большой розовый бант.

В волосы ребёнка был вплетён большой розовый бант.

В больнице, смотря на эту фотографию, Алёна уже понимала, что вспомнила всё – по крайней мере, роды точно. Сказалась, наверное, очередная шоковая ситуация и новая травма головы… Она вспомнила, как в ужасе каталась по какой-то кровати, крича от невыносимой боли и сгибаясь настолько, насколько позволял почему-то огромный живот. Вспомнила голубой цвет ночной рубашки, страшные капельницы в руке, тёмное окно и толпу людей в хирургических костюмах, заставлявших делать её непонятные вещи: зачем-то дышать, разводить ноги в стороны, и делать что-то ещё. Как она орала, пытаясь ударить сильно давивших ей на живот докторов, и следовавшую за этим невероятно сильную боль, которая, казалось, сварила её собственный мозг, после чего Алёна уже ничего не помнила…

В больнице, смотря на эту фотографию, Алёна уже понимала, что вспомнила всё – по крайней мере, роды точно. Сказалась, наверное, очередная шоковая ситуация и новая травма головы… Она вспомнила, как в ужасе каталась по какой-то кровати, крича от невыносимой боли и сгибаясь настолько, насколько позволял почему-то огромный живот. Вспомнила голубой цвет ночной рубашки, страшные капельницы в руке, тёмное окно и толпу людей в хирургических костюмах, заставлявших делать её непонятные вещи: зачем-то дышать, разводить ноги в стороны, и делать что-то ещё. Как она орала, пытаясь ударить сильно давивших ей на живот докторов, и следовавшую за этим невероятно сильную боль, которая, казалось, сварила её собственный мозг, после чего Алёна уже ничего не помнила…