Майяри не смогла бросить его у затухшего костра.

Нет, сперва бросила. Чего ей заботиться о трупе врага, который к тому же пытался её изнасиловать? Уж кто, а Борий точно не был тем, о чей смерти стоило сожалеть. Он жил только для себя, заботился только о себе и поддерживал и принимал всё, что не доставляло проблем ему лично. Пришедший со стороны, знающий о существовании другой жизни, других отношений, он всё же с готовностью принял традиции общины и поддержал их. Они ему были удобны. Они словно бы были специально созданы для него, для сильного мужчины – одного из господинов этого маленького мира. Этого болота.

И тем не менее Майяри, пройдя какую-то пару сотен саженей, вернулась.

За ночь тело бы растащило местное зверьё. Девушка хотела запереть его на каменном складе, но, отвалив камень, обнаружила, что там обрушился потолок.

Майяри попыталась уйти ещё раз, напомнила себе, что это враг, что он пытался взять силой тело, которое она могла доверить одному лишь Ранхашу, но если тринадцатилетняя девочка Падуба чувствовала ужас и отвращение, то тридцатилетняя Майяри испытывала лишь досаду. Вернувшись «домой», она будто бы потеряла способность ужасаться.

Наверное, она не могла оставить Бория, потому что девочкой на его примере увидела, что значит быть свободным. И возжелала уже не мести, а свободы! Сам того не зная, он подарил ей главную цель жизни.

Пришлось воспользоваться шкурой и отрытой на складе верёвкой. Верёвкой девушка связала птицу, чтобы не мешали лапы и крылья, а на оборотной стороне шкуры углём нарисовала несколько символов и подняла её в воздух. Браслеты, конечно же, мгновенно накалились. Майяри напихала между металлом и кожей побольше ткани и заполнила найденный в мешке со снедью бурдюк водой.

И полетела вместе со своей ношей в сторону общины.

Когда жар от браслетов становился совсем невыносимым – а происходило это очень часто, – Майяри останавливалась, остужала металл водой из бурдюка или окунала руки в ближайший ручей. Запястья всё равно спеклись в кровавую корку, но зато до общины удалось добраться быстрее, чем если бы она пошла пешком.

За версту до ворот Майяри скатала шкуру, сбросила её с осыпи и поволокла тяжеленную птицу по земле. Через двести саженей она уже проклинала свою глупость, но бросать ношу, когда до ворот оставалось совсем ничего, не захотела уже из упрямства.

Охрана медленно расступилась, пропуская госпожу, и Майяри беспрепятственно прошла в ворота – всё ещё без створок – и с достоинством сбросила с плеч верёвочный хомут. И замерла, исподлобья смотря на торопящегося к ней деда.