— А ну пошел вон!

Фокстерьер, ворча, приотстал, однако Реми почти сразу же почувствовал, как пес следует за ним по пятам. Реми попытался сдержать ярость: глупо ведь злиться из-за такого пустяка! Конечно, после стольких лет болезни он стал раздражительным, но теперь-то он выздоровел, сомнений нет… Итак, маму похоронили где-то еще, однако в разговорах с Реми все по-прежнему упоминают именно Пер-Лашез — видимо, хотят избежать тягостных и ненужных объяснений. Вот правдоподобное объяснение этого обмана. Реми сжал кулаки, ему захотелось схватить палку, камень — что-нибудь — и прибить проклятую собаку. Он рывком обернулся, в глазах его сверкнула ярость. Фокстерьер отскочил в сторону, прямо на проезжую часть, но прыгнуть обратно на тротуар уже не успел. Реми услышал, как взвизгнули тормоза, машина дважды подскочила на чем-то мягком и умчалась.

— Готов! Сам виноват! — сказал кто-то.

Тут же собралась небольшая толпа зевак: они, встав кругом, рассматривали что-то на дороге. Реми прислонился к столбику у какого-то крытого входа. Ему тоже хотелось бы взглянуть, но стало трудно дышать: шею будто сдавил туго завязанный галстук; ноги задрожали, как в тот первый день, когда он пошел сам. Голова на миг закружилась, все мысли разом исчезли, осталась лишь одна: домой, домой! Вновь оказаться дома, в тишине и покое, за узорчатыми решетками и крепкими засовами… Обессилев, нетвердо ступая на ватных ногах, Реми сделал несколько шагов.

— Такси!

— Вам плохо? — спросил таксист.

— Пустяки. Голова немного закружилась.

Ветерок бил в окошко такси и трепал светлую челку Реми. Дурнота постепенно прошла. Реми застыл неподвижно, уронив руки на сиденье, с полуоткрытым ртом… Могила не отыскалась… Собаку раздавили… Он уже не вполне отчетливо осознавал происходящее, но ощущал некую тайную связь между всеми событиями. Не надо, не надо было никуда ходить… Во рту все еще чувствовался отвратительный вкус спиртного. Реми медленно расстегнул ворот рубашки, уловил за окном свежее дыхание Сены. Здесь, возле реки, было прохладнее и как-то просторнее. Да, в деревне, в провинции ему будет лучше; надо отправляться туда как можно скорее и до самого отъезда постараться ни о чем не думать. Реми приподнялся на локте и увидел незнакомый город: за окном сновали прохожие, лентой тянулись лавки букинистов, мелькали парочки, кафе, в которых ровесники Реми о чем-то спорили — весь этот запретный мир, исчезающий словно сон; а чей-то голос все бормотал; «Сам виноват… Сам виноват…» Реми вытер вспотевшие ладони о брюки. И что это ему взбрело в голову? Подумаешь, какой-то пес. Такси затормозило; Реми, услышав, как колеса заскрипели на щебенке, побледнел и выглянул из окна… А вот и дом — большой, погруженный в тишину, с решетчатой оградой. Реми вернулся.