— А как же… отец?

— Ох, до чего ты мне надоел… Иди да спроси его сам.

— Да, но я же… я хотел бы на праздник Всех святых быть здесь, в Париже.

Дядя Робер нетерпеливо щелкнул пальцами и проворчал:

— Потом, потом. Вот вернемся из имения — тогда и сходишь на Пер-Лашез… Давай, собирайся, и поживее! Учти: после обеда отправляемся.

Реми поднялся в свою комнату, сел на кровать. На сей раз он почувствовал себя совершенно разбитым. Тем хуже — пусть-ка подождут его. Реми лег навзничь. Значит, все правда, и мама действительно похоронена на кладбище Пер-Лашез. Пусть так, но это еще не самое страшное. Случилось кое-что пострашнее, и намного. Кое-что чудовищное. Реми смежил веки, и перед глазами вновь встала улица…

— Реми?.. Можно к вам?

Как будто Раймонда не привыкла входить к нему без разрешения! Впрочем, она и так вошла. Реми слышал, как она приблизилась к кровати.

— Реми, мальчик мой, что с вами?.. Нам ведь скоро уезжать… Вставайте-ка, лентяй!

Но она тут же иначе, серьезнее и одновременно мягче, спросила:

— Реми, вам плохо? Вас так долго не было! Я уже начала беспокоиться… Ответьте же, что с вами?

Он отвернулся к стене и прошептал:

— Если вам так интересно… Я убил собаку… Ну, теперь вы довольны?

III

III

Затылок дяди Робера был похож на двойной восковой валик, а в зеркальце заднего вида отражался его глаз — один, точно на картине футуриста, но необычайно подвижный: несколько секунд он следил за дорогой, а затем, полуприкрытый тяжелым веком, менял направление взгляда. Реми знал, на что косится этот глаз. Раймонда, вероятно, тоже знала, поскольку время от времени одергивала юбку. Реми откинулся на сиденье, попытался прогнать все мысли и подремать. Но почему Раймонда согласилась сесть впереди? Потому что дядя властно усадил ее подле себя? С другой стороны, она и сама нисколько не возражала… Эти бесстрастные, замкнутые лица — поди узнай, что за ними. Обман начинается уже с оболочки, с наружности, а там, внутри, — непонятная, недоступная сущность. Как все было просто тогда, раньше! В доме был Отец — не слишком веселый, но зато он приносил подарки, и на кровать Реми игрушки сыпались так, словно каждое утро было рождественским. А еще были Гувернантка, Старая Служанка и Шофер — и все обслуживали больного, все существовали только ради него. А что они делали, когда уходили из комнаты Реми? Долгое время он не задумывался над этим. Ему смутно казалось, что они просто исчезают подобно куклам-марионеткам, уложенным в коробку. Реми не желал мучиться из-за них, а ему была бы мучительна мысль о том, что Раймонда, Адриен или даже Клементина живут какой-то своей жизнью, личной, скрытой от его, Реми, глаз. И вот теперь он понял, что ошибался, что каждый из них обладает собственным миром, куда вход ему заказан. И он, Реми, оказался посторонним. Что толку, что он может ходить? В результате ему открылось, какие вокруг замкнутые, неприступные люди, чьи лица и глаза служат лишь прикрытием. К ним не пробиться! Реми вздохнул.