— Коли он узнает, что его бедная мать вовсе не собиралась наложить на себя руки и что бритву над ней занес другой…

— Замолчите!

У Вобрэ вдруг перехватило дыхание. Он отодвинулся вместе с креслом. Покрывшиеся потом ладони прилипли к подлокотникам. А Клементина продолжала — тихим, надтреснутым голосом:

— Она, бедненькая, тогда еще в уме не повредилась; это уж только потом, когда…

— Ложь.

— Я молчала двенадцать лет. И коли теперь заговорила, то не затем, чтобы просто досадить вам.

Вобрэ поднялся. Как бы ему хотелось закричать, пригрозить старухе, чтобы не слышать этот тихий скрипучий голос, — но он вдруг онемел.

— Вы прекрасно знаете, что я говорю правду. Реми видел все своими глазами… И рассказал мне: он тогда зашелся плачем, а потом потерял сознание… А когда пришел в себя, то ничего не помнил и не мог двигаться.

— Довольно! — крикнул Вобрэ. — Довольно!.. Хватит.

Но Клементина словно не слышала его.

— Реми играл во что-то и забежал в прачечную, чтобы спрятаться. А после, когда бросился наружу, вы его и заметили. С тех пор вы живете в вечном страхе — собственного сына боитесь… Потому-то и ведете себя так.

Вобрэ обошел стол и встал перед старой служанкой.

— Почему же вы, Клементина, остались у меня после всего?

— Ради него… и ради нее тоже. И, как видите, правильно сделала… Вы, конечно, отпустите мальчика — иначе его не спасти.

— Так это вы надоумили его на эту глупость — уехать?

— Нет… Ведь если он уедет, я его больше не увижу.

Служанка отвечала покорно, но с достоинством, и Вобрэ смотрел на нее с изумлением.

— Если он уедет, а я не смогу больше распоряжаться финансами брата, то мои конкуренты… Вы же понятия ни о чем не имеете. Ведь мне тогда придется все распродать и неизвестно чем заниматься.

— Ну не держать же его взаперти…

— Да какое там «взаперти»! — взорвался вдруг Вобрэ.