— И то верно. Ходит он сам — спасибо целителю… Знай вы заранее, что Безбожьен поставит мальчика на ноги, так уж точно поостереглись бы допускать его до Реми.

— Послушайте, Клементина… Не смейте…

— Я уйду отсюда, как только мальчик уедет… но сначала он должен уехать… Там он заживет как все… Он начнет новую жизнь.

Клементина диктовала свои условия все тем же тихим, дрожащим голосом, и Вобрэ сдался. Он присел на краешек кресла, бессильно опустив руки.

— У меня есть оправдание, Клементина.

— Это меня не касается.

— Поверьте, я тоже желаю мальчику добра… Буду откровенен… Я помышлял о самоубийстве… Вот уже двенадцать лет как я сам себе опостылел… Я больше не могу так…

— Если вы умрете, — спокойно заметила Клементина, — мальчик решит, что он вас убил. Раз вы желаете ему добра, то вам никак нельзя…

— Да-да. Понимаю.

— Пусть едет, — продолжала Клементина. — Другого выхода нет.

— А если я соглашусь, вы…

— Дело не во мне.

Вобрэ потер руки, пробежал взглядом по замысловатым узорам на ковре.

— Ладно, — сказал он наконец. — Пусть едет… Я этим займусь. Однако прежде… позвольте сказать вам, что…

Он не находил нужных слов. Ему хотелось объяснить, как так случилось, что в один прекрасный день он поднял на жену руку… потому что она упорно не замечала, что он несчастлив с ней… потому что отняла у него сына… потому что прикидывалась страдалицей и изводила его забавы ради… потому что была препятствием на пути его честолюбивых замыслов… Но теперь все представлялось так смутно; и он так жестоко поплатился! А ведь это только начало…

— Впрочем, нет, ничего, — передумал он. — А теперь оставьте меня. Даю вам слово: он поедет.

В комнате стояли чемоданы из свиной кожи, набитые бельем и верхней одеждой. Дверцы шкафа остались распахнутыми. Из комода выдвинуты все ящики. На столе и на кровати свалены в груду географические карты и рекламные проспекты. Реми прохаживался среди этого хаоса и все заглядывал в расписание авиарейсов, которое выучил наизусть. Он уже жалел, что решил лететь самолетом, — плыть пароходом было бы, наверное, лучше. Иногда он садился на пол по-турецки и курил. Так ли он жаждет уехать? Вокруг будут чужие лица — от этой пугающей мысли на лбу временами выступала испарина. И тогда хотелось распластаться на полу и приковать себя к этой комнате, где он чувствовал себя в полной безопасности. В такие мгновения панического страха он начинал любить и отца, и всех остальных. И следом жизнь, ее соки постепенно просыпались и начинали бродить в руках, в ногах, в уставшей от бесчисленных идей голове. Он разглядывал рекламные открытки авиакомпании «Эр Франс», вытянутые хищные силуэты лайнеров «Констеллейшн» и мысленно переносился за океан: ярко-желтые такси доставляют его из одного роскошного отеля в другой; он жует резинку, улыбается перед фотокамерами репортеров…