— А я вам не обязана писать. Спросили — ответила. Дальше — моя личная жизнь, она вас не касается, она у нас законом охраняема.

— Вы совершенно правильно ответили, гражданка Евсеева. Но, во-первых, речь идет не о вашей личной жизни, а о преступнике, которого преследует уголовный розыск Советского Союза, во-вторых, вы работаете не во «вторсырье», а в ювелирном магазине, имеете доступ к драгоценностям, и наконец, в-третьих, если вы знаете, когда моряк был намерен вернуться в Смоленск, но не говорите мне об этом, я привлеку вас к суду за пособничество особо опасному преступнику.

— А какие у вас есть для этого основания? Нет у вас никаких оснований меня привлекать.

— Значит, вы не хотите помочь нам захватить врага?

— А я вам так не сказала. Я сказала, что писать ничего не буду. Есть вопросы — задавайте. И карточки свои со стола уберите, тошно смотреть.

Тадава послушно убрал фотографии, аккуратно положил потрепанную канцелярскую папку крокодиловой кожи в портфель, спросил разрешения закурить, достал пачку «Примы», затянулся, ощутив горьковатую синеву табачного дыма, и спросил:

— Вас не удивил его приход?

— Чего ж удивляться? Он видел меня, а я его глаза запомнила...

— Он спрашивал вас о Кротовой?

— На этот вопрос я отвечать не буду.

— Почему?

— Не буду — и все.

— О вашей работе спрашивал?

— Чего-то спрашивал... Он о камнях говорил красиво, какой камень какому зодиакальному знаку принадлежит, почему так считают...

— Он вам какие-нибудь камни показывал?

— Да.

— Какие?

— Изумруд.

— Один?

— Да.