— Штирлиц...

— Ау, — улыбнулся Штирлиц, — вот уже сорок один год я ношу это имя.

— Вы понимаете, что говорите?

— Понимаю. А чтобы вы поняли меня, нам придется пригласить в этот кабинет генерального консула, и он подтвердит получение мною шифровки от Гейдриха, а потом я объясню вам, что было в той шифровке.

— Что было в той шифровке?

— Значит, можно не приглашать Фрейндта? Вы мне верите на слово?

— Я всегда верил вам на слово.

— В шифровке содержалась санкция на мои действия, связанные, в частности, с Везичем. Он нужен Берлину.

— У вас есть связь с Берлином помимо меня?

— Я человек служивый, штандартенфюрер, я привык подчиняться моему начальству...

— А я кто вам?

— Вот я и сказал: привык подчиняться моему начальству. Я не говорил, что не считаю вас начальником. Много лет моим начальником был другой человек, теперь вы, я прикомандирован к вам, вы здесь мой руководитель.

— Не я, — поправил его Веезенмайер. — Фохт, а не я.

— Фохту теперь трудно. Он скорее ваш сотрудник, а не мой начальник. Я не уважаю тех начальников, которые проваливают операцию, играя на себя.

— Какую операцию провалил Фохт?

— Операцию с подполковником Косоричем. С тем, что застрелился. Боюсь, он не доложил вам об этом.

— А в чем там было дело?

— Вы его спросите, в чем там было дело. Или Везича, у которого хранится посмертное письмо Косорича. Там все четко сказано.

— Везич в тюрьме, — отрезал Веезенмайер. Лицо его дрогнуло, видимо, он сказал об этом, не желая того. Он не считал Штирлица врагом, поэтому контролировал себя до той меры, чтобы правильно вести свою партию в разговоре, получая от этого некий допинг власти, столь необходимый ему для завтрашних бесед с разного рода лицами, которые будут помогать Германии в ближайшие дни, а особенно после вторжения.

— Вот и плохо, — сказал Штирлиц. — А что, если он доведет письмо до всеобщего сведения? И все остальное, что собрано у него против нашей группы? Что, если его арест лишь сигнал сообщникам? Что, если лишь этого ждет их МИД?