Малу

когда они уехали, я легла в столовой на пол и лежала не помню сколько, потом спустилась в погреб, достала утку, положила ее в мешок, вышла во двор к мусорному баку, поскользнулась на обледенелой дорожке и вспомнила, что я босиком

ледышки хрустели под ногами, индеец их не убирает, но мне все равно, пусть этот дом на куски развалится, пусть крысы сожрут твою утку, маленькая немецкая тварь! потом я поднялась в хозяйкину спальню, надела вечернее платье и жемчуга, все выгребла и встала перед зеркалом, глаз не отвести, только легче мне не стало

тогда я развела в гостиной огонь, налила себе хереса и устроилась в кресле с ногами, бутылка опустела, и я взялась за вторую, теперь я хотела Кристиана на другой манер, я хотела, чтобы он висел на стене, распростертый, и чтобы его плечи кровоточили, как у того англичанина, что приходил в тетушкин салон два раза в неделю

я очнулась в кресле от того, что внизу стукнула входная дверь – хозяйка вернулась! надо бежать, надо спрятаться в гардеробной! спина у меня затекла, ноги в туфлях опухли, шаги уже слышались в холле – вот зазвенели колокольчики на сквозняке, вот брякнула ремнем дорожная сумка

вернулась с полдороги, холера, теперь вышвырнет, как собаку, думала я, выдирая ноги из туфель обеими руками, потом я взбежала по лестнице наверх – наверное, мне показалось, что там, во владениях падрона, я буду в безопасности

где же ты? послышался мужской голос, и я зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть от радости, ты сердишься, дорогая? прости меня, я страшно устал и замерз!

я перевела дыхание и улыбнулась в темноте: graças a deus, это вернулся Кристиан, бросил старуху с золотыми мандаринами и вернулся, он просит прощения, он голоден, он замерз, и зачем я только утку выкинула

я слышала, как он шарит рукой по стене в поисках выключателя, сердце у меня билось так сильно, что весь хмель прошел, шея раздулась, ожерелье затрещало, что-то мелкое отломалось от него и покатилось по полу

я отлепилась от стенки и сделала шаг к лестнице, чтобы сойти вниз, высоко держа голову и придерживая платье руками, но тут он зашипел, налетев в темноте на кресло, щелкнул зажигалкой и спросил: доменика, любовь моя, почему здесь так темно?

Лиза

По крайней мере теперь я знаю, как выглядит ярость. Раньше я могла рассердиться, потом постепенно остыть, успокоиться, одним словом – все как у всех. Понти же вызывает у меня особенное чувство: как будто я стою в набирающем высоту самолете, где внезапно открылись все иллюминаторы. Стою и понимаю, что других пассажиров здесь нет, а пилот свихнулся и нажимает все кнопки подряд.