— Не надо врать, Ванек! — Парамонов перегнулся через стол и похлопал его по руке. — Не надо врать, дорогой!

— У меня на счету четыреста пятьдесят тысяч, — признался Иван.

— Это на счету твоего фонда! Я же не злодей какой — разорять фонд! — И спросил ласково, постукивая жирным пальцем по столу: — А на твоем личном счету, Ванечка? Сколько там?

Стацюра в холодном поту откинулся на спинку кресла и расстегнул ворот. На его личном счету было ровно шестьсот тысяч. Деньги, необходимые ему для избирательной кампании. В глазах потемнело. Столько лет он шел к своей заветной цели, падал, поднимался и снова шел, и вот теперь у него отнимают последнюю надежду.

— Я, Ваня, тебя прекрасно понимаю, но и ты меня пойми. Я не играю вхолостую! Ты так замечательно объяснял сейчас этим двум щенятам, Жеке и Мике, что они будут иметь и с чем бы они в противном случае остались. Позволь, и я тебе объясню, чтоб ты не колебался. Да, надо полагать, Государственная Дума еще несколько лет будет заседать без тебя. Что поделаешь? Се ля ви! Но зато ты сможешь достойно покинуть нас на своем любимом вертолете. А в противном случае, как ты любишь выражаться, менты завтра получат о тебе много полезной информации. Например, о том, как тебе удается незаметно исчезать со своей дачи, невидимка ты наш! — И тут Парамонов рассмеялся страшным смехом.

— Дьявол! Дьявол! — рычал от бессилия и метался в кресле вправо-влево Иван.

После того как московский банкир был оповещен о переводе суммы в шестьсот тысяч долларов с личного счета Стацюры на счет концерна Ай Би Си, Андрей Ильич порвал на мелкие кусочки расписку Соболева и сжег остатки в пепельнице на столе Ивана.

Разгоряченная, вспотевшая, она вбегает в раздевалку и с трудом, снимает с мокрого тела мокрое тряпье. Встает под струи теплого душа, и тогда исчезают «молоточки» в висках, наступает блаженство расслабленного тела. Но блаженство длится недолго — другим тоже надо освежиться, а душевых кабинок всего три. Она проходит к вешалке со своей одеждой и молча одевается, ни с кем не заговаривает, и ее никто не трогает. Класс! За три недели занятий на «Динамо» Аня ни с кем не сошлась и не собиралась сходиться, во-первых, потому, что она здесь младше всех, а во-вторых, потому, что, несмотря на возраст, она консерватор и терпеть не может новых знакомств. В первую неделю с ней еще пытались заговорить, но она отвечала односложно, пожимала плечами и не поддерживала разговор. От нее отстали.

Аня выходит из ворот стадиона и, нахмурившись, по обыкновению — меланхолия постоянный ее спутник в дороге, — тащится мимо автостоянки. Почти всех, кто занимается с ней на «Динамо», ожидают поблескивающие на солнце иномарки. Еще бы! На «Динамо» беднякам делать нечего! Этот месяц ее занятий обошелся матери в три раза дороже обычного. Как долго она упрашивала мать, чтобы та раскошелилась! А в результате раскошелился дядя Леня, мамин любовник. «Краснолицый»! Так она его прозвала. «Краснолицый» тоже пытался сначала наладить с ней отношения, но она только мычала в ответ на его банальные вопросы. И он оставил ее в покое. А мог бы сейчас встречать на «рено» или джипе. Аня часто украдкой, сквозь тюль, смотрит им вслед, когда они с матерью выезжают со двора. Нет, она не завидует матери, просто ей грустно на все это смотреть…