– Именно. Нужно туда вернуться и все перезапустить. Это единственный способ сделать так, чтобы люди ничего не вспомнили.

– Но мертвое воспоминание нельзя записать!

– А вы пробовали?

– Нет.

– Действительно, это так сложно, что сложней и не придумаешь. Скорее всего ничего не получится, что означает смерть. Но возможность существует.

– Откуда ты знаешь?

– Хелена нашла этот способ – у меня на платформе.

– Врешь. Если бы она его нашла…

Слейд смеется:

– Тормозишь, Барри. Я-то откуда, по-твоему, знаю, что способ действительно работает? Потому что сам им воспользовался, как только мы его нашли. Вернулся в мертвое воспоминание и перезапустил временную линию, прежде чем Хелена сама сообразила. – Он щелкает пальцами. – Бабах – и стер ее память об этом открытии. Ее и всех остальных.

– Зачем?

– Потому что любой, кто про это знает, мог бы поступить так, как ты сейчас предлагаешь. Мог бы отнять у меня кресло, сделать так, чтобы его вообще никогда не было. – Слейд смотрит Барри в глаза, в его зрачках отражается пламя пылающих городов. – Я был никем. Последним торчком. Профукал собственную жизнь. Кресло сделало меня особенным. Дало шанс изменить весь ход истории. Такими вещами рисковать не станешь. – Он качает головой, улыбается. – И потом, в этом, согласись, есть определенная элегантность. Воспользоваться открытием, чтобы его же и стереть.

– И откуда именно все началось?

– В первоначальной временной линии я убил Хелену пятого ноября две тысячи восемнадцатого года. Вернитесь как можно ближе к тому дню и… остановите меня.

– Но как мы…

Очередная вспышка, озарившая все море, – в нескольких сотнях миль к югу.

– Двигай, – торопит Слейд. – Если ты не доберешься до Хелены прежде, чем она умрет в капсуле, ты обо всем этом не вспомнишь до следующего…

Барри уже несется вниз по холму к дому, одновременно выковыривая из кармана телефон, спотыкается и падает, снова вскакивает, успевает набрать номер. Дальше он бежит к сияющему огнями дому, держа телефон рядом с ухом.

Гудок.

Гудок.