— Я не англичанин, Меркуцио.

— Да мне какая разница! Вставай, хватит валяться, будем вырезать трафареты из картона. Там девять букв, надо успеть до темноты!

Петра

Петра

Почему он перестал со мной разговаривать?

Что-то в тот вечер пошло не так. Мы сидели в прачечной одни, во всем отеле вылетели пробки, у нас это называют конец света, и Садовник спустился ко мне в подвал. В такой кромешной тьме только страшилки рассказывать, мы так и сделали, он говорил по-итальянски, а я по-английски, это упражнение такое, он сам предложил.

Он рассказал мне историю про капитана яхты, от которой у меня заболела голова. Однако уговор есть уговор — я рассказала историю про сгоревшую часовню, от которой голова заболела у него, даже в темноте было видно, как он побледнел. Пока я говорила, ноздри мне заполнила копоть, сухой запах сожженного дерева и холодный дым.

Я не стала упоминать о гибели брата, но странным образом, пока я рассказывала про пожар, ощущение его смерти стало еще отчетливее, как будто рассеялся дым или отхлынула вода. Все это время, начиная с первого марта, когда я прибежала на рыбный рынок с туфлями в руках, Бри был мертв условно, на казенной бумаге, а значит, понарошку. Его тело обратилось в прах, но у нас дома о нем говорили как о живом, и мне это нравилось.

Но вот, заканчивая историю про часовню, я поймала себя на том, что говорю: мой брат был задирой и больше всего на свете любил розыгрыши. Он не хотел той девушке зла, мы просто заигрались и забыли про нее. Хорошо, что она выбралась из часовни. Шутка вышла на редкость неудачной. Я сказала: мой брат был задирой — употребив Past Perfect — и сама испугалась.

Некоторое время мы молчали, слушая ровное гудение воды в трубах, потом Садовник заговорил каким-то гулким, незнакомым голосом. Он сказал, что часовня с решетками на окнах выглядела как фамильный склеп, но выхода у хозяйки не было: деревенские дети пробирались в поместье, охотясь за цветными стеклышками, которые легко вынимались из медных креплений. Помню, что он сказал базилика вместо капелла, и я не стала его поправлять. Фраза о цветных стеклышках была последней, после этого Садовник замолчал, а вскоре в прачечной вспыхнул свет, и он попрощался со мной, поднялся и направился к лестнице.

* * *

Мы с Бри любили все то же самое: больших собак, густой инжирный запах в деревенской церкви, кабинку в магазине пластинок, железный фильмоскоп с отваливающейся трубкой. Гулять с ним было непросто, на него вечно пялились девицы, хотя он одевался как попало и неделями не брил бороды. В нем была мягкая, вкрадчивая уверенность, от которой женщины теряются. Еще у Бри был настоящий мужской взгляд, такой, что не любопытствует, не греет, но держит в лучах своего внимания.