— Это воздушные ямы.

— Эй, ребята! — послышался по внутренней связи голос пилота. — Простите за ухабы, но боюсь, что такая погода будет продолжаться еще минут тридцать. Мы должны держаться подальше от коммерческих путей. Хорошо бы лететь в дружественном небе, детки. Не вешайте нос!

Атташе опять поднес фляжку ко рту; в этот раз он пил дольше и больше, чем раньше. Эдриен отвернулась, ибо арабские традиции требовали от нее не смотреть на мужской страх, но как европейская женщина и опытный пассажир военного самолета она должна была помочь своему спутнику этот страх преодолеть. В ней победил синтез и того и другого: она ободряюще улыбнулась атташе и вернулась к своим мыслям, прерванным дремотой.

Почему возвратиться в Вашингтон ей приказали так категорически? Если новые инструкции были настолько секретны, что их нельзя было передать шифровкой, почему Митчел Пэйтон не сделал ей хоть какого-нибудь намека? Позволить кому-нибудь вмешаться в ее работу, не поговорив предварительно об этом с ней — это на дядюшку Митча не похоже. Даже год назад в оманской переделке (если возможна ситуация самой первостепенной важности, то именно она таковой и была) Митч через дипломатического курьера прислал запечатанные инструкции, без объяснений предписывающие ей сотрудничать с Консульским Отделом Госдепартамента независимо от того, насколько это может быть для нее оскорбительно. Она подчинилась, но это ее действительно оскорбило. А сейчас прямо с поля боя ее вызвали в Штаты, и она в абсолютном неведении, без единого слова от Митчела Пэйтона, также вынуждена была подчиниться.

Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя гремело по всему миру, как звук приближающейся грозы. Нужно было видеть испуганные лица тех, кто был замешан в делах с американцами, кто смотрел в небо, раздумывая, не пора ли искать убежище и спасать свою жизнь под угрозой надвигающегося шторма, ведь вполне могут возникнуть акты мести против тех, кто помогал чужому человеку с запада. Эдриен недоумевала, кто мог организовать «утечку» информации. Нет, «утечка» — это слишком безобидное слово — кто подложил бомбу под эту историю! Со страниц каирских газет не сходило его имя, по всему Среднему Востоку Эван Кендрик прослыл святым или отъявленным грешником. Его ожидала канонизация или мучительная смерть в зависимости от того, где находились его судьи, даже в рамках одной страны. Почему? Неужели это сделал сам Кендрик? Неужели этот уязвимый человек, так мало похожий на политика, рисковавший своей жизнью, чтобы предотвратить ужасное преступление, после года унижений и самоотрицания решил потребовать политическую награду? Если это так, то он не тот человек, которого она так коротко, но так близко знала год назад. Они любили друг друга — словно во сне, исступленно, что, вероятно, было неизбежно при сложившихся обстоятельствах, — но те мимолетные мгновения великолепного утешения должны быть забыты. Если ее возвращают в Вашингтон из-за неожиданно ставшего честолюбивым конгрессмена, она забудет их, как будто их никогда и не было.