Кто? Как? Почему?

Они опять оказались там, откуда начали: по всем законам логики и теории вероятности оманский файл был вне досягаемости, и, однако же, к нему добрались.

— Есть что-то, не соответствующее логике, — объявил Пэйтон. — Дыра в системе, а мы ее пропускаем.

Решение Пэйтона, касающееся неожиданного назначения Эвана в комитет Партриджа и особый подкомитет по разведке, поставило Кендрика в тупик. Ни к Партриджу, ни к спикеру Палаты нельзя подобраться напрямую. Почему нет? Эван возражал. Если именно его программировали, он имел полное право встретиться лицом к лицу с теми, кто являлся добровольным соучастником.

— Нет, конгрессмен, — сказал Пэйтон. — Если их шантажировали, чтобы назначить вас, можете быть уверены, они перейдут в оборону и поднимут тревогу. Тогда наш блондинистый европеец и те, на кого он работает, непременно уйдут в глубокое подполье. Мы их не остановим, мы просто не сможем их найти. Хочу вам напомнить, что главная наша забота — почему? Почему именно вас — относительно аполитичного представителя, новичка из малоизвестного округа в Колорадо — настойчиво проталкивают в политический центр?

— Все уже вроде бы утихло…

— Ты мало смотришь телевизор, — сказала Калехла. — Две кабельные сети на прошлой неделе сделали о тебе ретроспективный показ.

— Что?!

— Я тебе не говорила. Не имело смысла. Это бы тебя только разозлило…

Кендрик опустил окно мерседеса и выставил руку. Правительственная группа слежения позади него была новой, и они могли проскочить поворот на проселочную дорогу. Он предупреждал своих охранников и полагал, что в этом есть какая-то ирония… Его мысли вернулись к «паршивой загадке», как стали называть он и Калехла всю эту ускользающую путаницу, которая испоганила ему жизнь. Митч Пэйтон — теперь они звали друг друга «Митч» и «Эван» — приехал вчера вечером из Лэнгли.

— Мы сейчас разрабатываем еще одно направление, — сообщил в кабинете директор Отдела особых проектов. — Предположительно европеец Свана должен связаться со многими людьми, чтобы собрать факты для подтверждения информации, которая у него есть на тебя. Мы сами также подбираем некоторые данные. Это может оскорбить тебя, но мы тоже рассматриваем твое прошлое.

— За сколько лет?

— Мы начали исследование с того времени, когда тебе было восемнадцать, — маловероятно, что что-то, происшедшее до этого, имеет отношение к настоящему.

— Восемнадцать?! Боже правый, неужели у вас нет ничего святого?

— Ты хочешь, чтобы было? Если да, я все отменю.

— Нет, конечно, нет. Просто это нечто вроде шока. И как же добывается информация подобного рода?