— Благодарю вас, генерал, — ответил Эван, пытаясь улыбнуться. — Хотя я думаю, мне больше не понадобятся избирательские голоса.

— Это было бы черт знает каким позором. Я наблюдал за вами, слушал, как вы разговариваете. У вас хороший размах крыльев, а уж в этом-то я знаю толк.

— Что случилось? — спросила Калехла, когда они наконец взошли на борт самолета и уселись. — Почему звонил Эм Джи?

Когда Эван начал рассказывать ей, у него тряслись руки, да и голос вздрагивал от тяжести того, что только что свалилось на него: насилие, смерть, угроза, нависшая над Эммануэлем Уэйнграссом. В его глазах, в торопливых объяснениях проскальзывало мучительное осознание собственной беспомощности.

— Боже мой, должно же это когда-нибудь кончиться! Иначе я стану убийцей всех, кого люблю!

Калехла снова сжала его руку, напоминая, что она здесь, рядом с ним. Как еще могла она бороться против боли, пронизывавшей его сейчас? Все это было слишком свежим, слишком личным.

Через тридцать минут полета Эван дернулся, вскочил со своего кресла и побежал по проходу к туалету. Его рвало. Все, что он ел за последние двенадцать часов, было извергнуто наружу. Калехла бросилась за ним, распахнула узкую дверь, гладила его лоб, поддерживала голову, уговаривала не сопротивляться тошноте.

— Ради бога, — кашлял Кендрик. — Умоляю, уйди!

— Почему? Потому что ты не такой, как все мы? Что тебе больно, а ты не кричишь? Что ты держишь все это в себе до тех пор, пока оно не находит другой выход?

— Мне не нужна жалость…

— А тебя никто и не жалеет. Ты взрослый человек, который перенес уже одну ужасную потерю и которому грозила еще большая — самая ужасная для тебя. Надеюсь, ты знаешь, что я твой друг, Эван. И как твой друг я не жалею тебя, так как слишком уважаю тебя для этого; но я и вправду переживаю вместе с тобой.

Кендрик поднялся на ноги, рванул рулон с бумажными салфетками. Он был бледен и слаб.

— Ты знаешь, как сделать так, чтобы любой почувствовал себя человеком, — виновато пробормотал он.

— Умойся и причеши волосы. — Рашад выскользнула из тесной кабинки и, проходя мимо двоих ошарашенных членов команды, заметила, не поднимая глаз: — Вот болван, наелся какой-то испорченной рыбы.

Прошел час. Стюарды принесли напитки, за ними последовал обед из микроволновой печи. Агент из Каира уплетала за обе щеки, конгрессмен же едва прикоснулся к еде.

— Тебе нужно поесть, друг мой, — настаивала Калехла. — То, что нам подают на коммерческих линиях, просто черт знает что по сравнению с этим.

— Я рад, что ты довольна.

— А ты? Ты просто перекатываешь во рту один и тот же кусок, а не ешь.