– Ну, это хорошо.

– Рад, что ты так думаешь.

– Тебя заперли наверху в офисе не просто так. Ты должен был там оставаться ради твоей же безопасности.

– Как жаль, что ты не объяснила это вовремя. Тогда Гэри Фишер мог бы остаться в живых.

Она пожала плечами. После нашей встречи на пирсе в Санта-Монике прошлым вечером Эми сильно изменилась – хотя тогда я и не успел ее как следует разглядеть. Она по-другому причесала волосы, а может, прическа была та же, но на ней был новый костюм, его материал, или покрой, или что-то еще указывали на немного устаревшую моду. Возможно, перемены были менее осязаемыми. Жестикуляция и мимика, свет глаз или его отсутствие, то, что отличает человека от его прежней личности, – все говорило о том, что теперь перед тобой кто-то другой. Так или иначе, но я знал, что сидящая рядом женщина имеет отношение к моей жене не больше, чем та девочка, что когда-то жила в доме, который теперь принадлежит Натали.

Я посмотрел на нее.

– Что ты взяла? – спросил я. – В доме Натали?

– Ничего важного. Сувенир на память.

– О чем?

– О детстве. Тогда я прятала свои сокровища под половицей.

– А почему ты вернулась за этой вещью именно сейчас?

Она колебалась, словно не знала, насколько может быть со мной откровенной, не знала, можно ли мне доверять.

– Когда мне было восемь лет, – наконец заговорила она, – и должно было исполниться девять, в одно из воскресений мы отправились на блошиный рынок в Венеции. Я, моя мама и Натали. Мы гуляли, рассматривали обычную ерунду, ну, ты знаешь, а потом я увидела один прилавок и поняла, что должна к нему подойти. Женщина продавала по-настоящему древние вещи.

Она засунула руку в сумочку, вытащила какой-то предмет и поставила на стол. Маленькая стеклянная баночка с высокой бакелитовой крышкой. То, что находилось внутри, когда-то имело ярко-розовый цвет, который давно вышел из моды, да и сам лак потемнел и потрескался. На баночке осталась потускневшая наклейка – такие можно увидеть в старых фильмах. На ней было написано: ДЖАЗБЕРРИ.

– Лак для ногтей, – сказал я.

– Подлинник, двадцатый год. Тогда я этого не знала. Но была твердо уверена, что должна обладать этой вещью. Мама подумала, что я спятила. Я часто доставала баночку и разглядывала ее. Но не понимала зачем. До тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать.

– И что произошло тогда?

– Многое изменилось.

– И ты начала верить, что уже была здесь прежде?

– Ты думаешь, тебе кое-что известно?