Но Сергей сказал, что у Макара всегда было извращенное чувство юмора и с годами становится все хуже, страшно представить, что с ним будет в старости, если только Илюшин доживет.

Эпилог

Эпилог

Сестра уехала в субботу около десяти. Обещала вернуться к обеду, но не появилась ни к вечеру, ни на следующее утро.

Пашка в ответ на расспросы родных делал морду кирпичом, но на душе было тошно. Он нутром чуял, что Дашка влезла во что-то паршивое.

И старшие словно с цепи сорвались. Весь день ходили за ним, хихикая, как больные. Обычно Пашке удавалось оставаться незаметным. Но страх за сестру проявил его, сделал видимым.

Он еще с обеда почувствовал, что назревает что-то нехорошее. Инга, Вадим и Олег перешептывались у него за спиной, за столом перебрасывались только им понятными шутками, и взгляды их скользили по нему. Он быстро доел, помыл за собой посуду и собирался удрать, но мать остановила его требовательным вопросом:

– А где Дарья?

– Не сторож я сестре своей, – хмуро ответил Паша, переиначив вылезшую откуда-то цитату.

– А ну не хами матери! – Она отвесила ему подзатыльник.

– Кому сказали, матери не хамить! – рявкнул Олег и тоже дал ему леща.

Паша клацнул зубами. Отскочил, потирая затылок. Инга тихонько засмеялась.

Это что-то новенькое. При Даше никто из старших не осмеливался так себя вести. Она их строила, как салаг. Всего сутки с небольшим как ее нет, а они уже звереют.

Пашка нахмурился и припомнил кое-что. Утром старшие обшаривали кладовку. Что они искали?..

Он притащил стремянку, забрался на верхнюю полку, перерыл шмотье и понял, наконец. Сумку они искали! Большую спортивную сумку, которую Дашка сто лет назад выиграла на почте в лотерею. Сумки не было. Черт ее знает, куда она делась! Может, мать загнала.

Зато теперь ясно, отчего братья с Ингой облизываются на него, как вампиры на девственницу. Решили, что Дашка свалила с концами, а его бросила одного.

«Ну, теперь тебе жизни не будет», – отчетливо прозвучал чей-то голос в Пашкиной голове.

Ему стало не по себе. Отольются кошке мышкины слезки. Инга, Олег и Вадим отведут на нем душу, расквитаются за те несколько месяцев, что Дашка держала их в страхе.

На дверь кладовки изнутри навешен хлипкий крючок. Пнешь посильнее – слетит.

К вечеру Пашка ощутил сгустившуюся ненависть так отчетливо, словно его окунули в бочку со смолой. Не продышаться от вязкой массы, забившей ноздри.