– Вам позвонили насчет Дайаны и Лео.
Оги кивает. Глаза его теперь влажны.
– И вы не увидели связи?
Он думает.
– Может быть, не хотел видеть… Я вот спрашивал тебя, виновата ли Маура… Похожий случай – это не было моей виной. Может быть, я просто пытался оправдать собственную ошибку, но особой связи я не видел.
Звонит мой телефон. Я отмечаю время – 9:10 – еще до того, как прочитываю послание от Мьюз.
Где вас носит?
Где вас носит?
Я отправляю эсэмэску:
Буду через минуту.
Буду через минуту.
Я встаю. Оги смотрит в пол.
– Ты опоздал, – говорит он, не поднимая глаз. – Иди.
Я медлю. В некотором роде это все объясняет: скрытность Оги; его утверждение, что это несчастный случай из-за глупости двух накурившихся подростков; стену, которую он возвел вокруг себя. Его разум противился связи между убийством дочери и его приездом в ту ночь на базу, потому что тогда ему пришлось бы взвалить на себя громадную вину и, может быть, нести этот груз молча, не предпринимая ничего. Я иду к выходу, размышляя о словах Оги. Я обрушил на него все это, заставил пережить потрясение еще раз и думаю, не будет ли он теперь каждый вечер, закрывая глаза, видеть тот брезент на кузове пикапа и мучиться догадками: что там под ним? Или Оги и без меня подсознательно делал это? Неужели причина, по которой он принял наиболее очевидное объяснение смерти дочери, в том, что он не мог смириться с собственной маленькой ролью в случившейся трагедии?
Звонит мой телефон. Это Мьюз.
– Я почти у вас, – отвечаю я.
– Что вы сделали, черт побери?!
– А что случилось?
– Поспешите.