— И в Никишина я не стрелял!

— Но мог же!

— Не я это!..

— А кто?

— Не я.

— А в нас кто стрелял?

— Не стрелял. Напугать хотел.

— Напугал. Когда Переплясов Еремичеву увез… Маша, ты «Скорую» не вызывала?

— Да нет.

— И не надо. А то палец приживется, если пришьют.

— А я ему сейчас все пальцы отстрелю! — Скорокова решила начать с главного пальца, поэтому направила ствол пистолета вниз.

— За что? — заколотился в истерике Загорбков.

— За кого. За Катю, за Семена. Вы же их не пощадили, — с жестким укором сказал Родион.

— За все ответишь, гад, — кивнула Маша, и ее палец шевельнулся на спусковом крючке. Это заметил не только Родион.

— Да здесь они!

— Где здесь?

— В землянке, где картошку хранят!..

Склад-землянка находился на краю огорода и представлял собой обыкновенную яму метр глубиной, укрепленную истлевшими от сырости досками. Гуляев и Еремичева лежали на голой холодной земле, под дощатой дверью, рядком, плечом к плечу. И он связан по рукам и ногам, и она, и рты у них заклеены. И лежали они, не шевелились. Неужели мертвы?

— Здесь тебя и похороним, гнида! — Родион не постеснялся обхватить лицо Загорбкова пятерней.

— Да живы они! Сундук их усыпил. Чтобы не мучились.