— Это была моя идея. Насчет подарка. — Я оборачиваюсь и смотрю на нее; она стоит на том же месте, плотно скрестив руки на груди. — Патрик только о вас все время и говорил. До сих пор не перестает. — Она усмехается. — Когда он сказал, что намерен сделать предложение, я решила, что таким образом тоже смогу присоединиться. Представлять себе его у вас на пальце. Как если бы рано или поздно нам удалось познакомиться.

Я думаю о Патрике, о статьях, спрятанных в книге у него в спальне. Преступления Купера вдохновили его на то, чтобы забрать Софи из дома — помочь ей исчезнуть. Из-за моего брата оборвались столько жизней — я все еще не могу спать по ночам, их лица выжжены у меня в памяти, словно обугленное пятно на ладони у Лины. Большое черное пятно.

Столько жизней потеряно… Кроме Софи Бриггс. Ее жизнь — спасена.

— Рада, что вы это сделали. — Я улыбаюсь. — А теперь вот и познакомились.

— Я слышала, вашего отца выпускают. — Она делает шаг вперед, будто не хочет, чтобы я уходила. Я молчу, не зная, что ей ответить.

Я была права насчет того, что Патрик посещал отца в Энголе; туда он в эти свои командировки и ездил. Он пытался узнать от него правду о Купере. Когда Патрик поведал ему, что убийства начались снова — сообщил о пропавших девочках, предъявил цепочку Обри в качестве доказательства, — отец согласился обо всем рассказать. Но когда уже успел сознаться в убийстве, нельзя просто так взять и передумать. Нужно кое-что еще — признание истинного преступника. Тут я и пригодилась.

В конце концов, за решетку отца привели мои слова. Было лишь справедливо, что и освободить его помогла моя беседа с Купером двадцать лет спустя.

На прошлой неделе я видела по телевизору, как отец приносит извинения. За ложь, за попытку защитить сына. За те дополнительные жизни, которых все это стоило. Я не смогла заставить себя с ним встретиться, пока не готова, — но прекрасно помню, как смотрела на него сквозь телеэкран, словно в прошлом. Только на этот раз я пыталась сопоставить его нынешнее лицо с тем, что осталось у меня в памяти. Толстая оправа очков сменилась металлической, простой и тонкой. От прежних, сломавшихся, когда его ударили лицом о фургон и по щеке тонкой струйкой потекла кровь, на носу остался шрам. Волосы сделались короче, лицо загрубело, будто его обрабатывали наждаком или терли о бетонную стену, пока не сошла кожа. Я заметила у него на руках оспины — должно быть, ожоги, — участки блестящей натянутой кожи, идеально круглые, словно кончик сигареты.

И все-таки это был он. Мой отец. Живой.