Вскоре, правда, барон, словно разделяя охвативший меня страх, отпустил замечание, оживившее разговор. Нетрудно было догадаться, что его предупредительность наигранна, а невыносимое чувство напряжения, которое я испытывал, должно быть, разделяла и Клер, поскольку она упорно молчала и сидела, не поднимая глаз. Благодаря этому я смог разглядеть, что щеки ее бледны, глаза обведены темными кругами, а губы почти бескровны. Ее мать показалась мне еще более подавленной. Я видел, например, как дрожали ее руки над рукоделием. Даже у самого барона, несмотря на всю его веселость, сигару, дородность сельского дворянина, срывался голос, а временами слабел и странным образом ломался. Меньян чувствовал, что я скован. Он ерзал на стуле, покашливая, все не решаясь приступить к существу визита, говорил о видах на урожай, о поголовье скота, о погоде.

— Что, если нам осмотреть замок? — предложил вдруг барон, поворачиваясь ко мне. — Думаю, это ваше самое сокровенное желание.

Мы вышли, и Меньян шепнул мне на ухо:

— Они выглядят странновато, вы не находите?

Я подал руку Клер, и мы позволили барону, его жене и нотариусу пройти вперед, поскольку нас вовсе не интересовали денежные дела, к которым со всей обстоятельностью приступил Меньян. Мы медленно шли по комнатам, и я с грустью узнавал их. Я уже сожалел, что замок избежал разграбления — благодаря прихоти судьбы мне предстоит поселиться здесь в ужасном одиночестве. Когда Эрбо уедут, у меня, увы, будет предостаточно времени, чтобы бродить по комнатам, как призрак. И я беспрестанно буду вспоминать о трех мертвецах в гостиной, которые в этот момент любезно со мной беседовали… Мне не удалось совладать с легкой дрожью, и Клер тихо спросила:

— Господин граф, если вы больны, то, может быть, мы…

Очаровательное создание! Я чуть не рассказал ей правду и до сей поры не могу понять, что меня удержало от порыва.

— Под этими сводами так прохладно, — сказал я. — Пойдемте дальше!

Не знаю, что помешало мне намекнуть на события минувшей ночи. Я все еще горел желанием раскрыть ей тайну, но не знал, как приступить к мучившему меня вопросу. Кроме того, шорох шелкового платья Клер, легкое прикосновение пальцев к моей руке, запах ее волос — словом, ее присутствие окончательно привело меня в смущение и лишило дара речи. Мы поднялись на второй этаж. Я рассеянно слушал нотариуса, тот сыпал цифрами и, казалось, вел оживленную беседу. Вдруг мы очутились в маленькой, скромно обставленной комнате с побеленными стенами.

— Моя детская, — прошептал я.

— Мы отремонтировали ее, — сказала Клер.