— И он сам отвязывался? — невольно съехидничал Дутр.

Одетта, не переставая вертеть в руках стакан, покачала головой.

— Маленький дурень, — тихо проговорила она. — Да, он сам отвязывался. Но во всем мире есть всего пять или шесть мастеров, которые могут сделать это… Если бы ты видел, как он работал!

Резким движением она поставила стакан на стол.

— Да, он умер, — сказала она. — Что еще ты хочешь узнать?

— Ничего.

Одетта изменила тон, опять вдруг превратившись в вульгарную женщину, какой была на кладбище.

— Черт возьми, мы что, уже начинаем скандалить? Выкладывай-ка все, что думаешь! Мне это больше по нраву. Твой отец месяцами пережевывал обиды. А через два или три года припоминал слова, сказанные в пылу ссоры. Это не по мне.

Она подошла, обхватила Дутра за шею, встряхнула.

— Я виновата, знаю это лучше тебя. Но если удастся осуществить мой план… Иди, поищи Людвига. И старайся! Да, еще… Улыбайся хоть иногда. У тебя такие губы! Тебе что, в твоем коллеже не говорили, что ты красивый парень?

Дутру вовсе не хотелось улыбаться. Он думал только о том, как бы сбросить руку, ярмом повисшую на шее.

Людвиг ждал его в грузовом фургоне. Владимир, сдвинув декорации и реквизит вглубь, возился с маленьким прожектором.

— Снимай куртку, — сказал Людвиг. — Сейчас тебе жарко станет. Ты зарядку делаешь?

— Иногда.

— Будешь заниматься по часу каждое утро. Владимир, зажигай!

Владимир включил прожектор.

— Всегда нужно много света, — объяснил Людвиг. — Надо ослепить зрителя. Владимир, корзину!

Владимир поставил перед ним корзину, скрепленную ремнями.

— Ты должен влезть в нее, — сказал Людвиг.

— Это будет нетрудно, — сухо произнес Дутр.