– Каков я поэт, а, Мино? – продолжил Орландо. – Разве мой мир – это не оргия слов и картинок? Я не настолько глуп, чтобы не понимать, откуда я черпаю вдохновение. Разве Ильдебранда не дочь Таркентарка, ты ведь сам так говорил? Посмотри на нее, она олицетворяет плодородие джунглей, она сама вскормит детей джунглей и споет им песни, которые воспарят к верхушкам деревьев по вечерам и раскроют бутоны самых сладких фруктовых деревьев. А Ховина – ведьма, знающая тысячи травок. Неужели она потратит свою жизнь, смешивая яды для избавления от вредителей? Или будет стоять за прилавком аптеки, продавая синтетические таблеточки от депрессии и нервных срывов жителям городов?

Орландо встал. Поднялся на самый высокий камень на крохотном островке. Бронзовый от загара, он стоял там, продолжая свою вдохновляющую речь. Он был ягуаром, балансирующим на вершине скалы, солнцем, питающим ростки всего живого на свете, огнем, тысячью костров в ночи приманивающим из тьмы мудрость. Остальные трое слушали, завороженные его видом:

– Все судьи мира мечтают увидеть, как нам отрубят голову, расчленят на мелкие кусочки и выбросят крысам, ведь мы вмешались в Священный Экономический Порядок и разрушили мировой баланс, уничтожив собак-поводырей – чесоточных горбатых дворняжек, вцепившихся в спину Матери Земли. Умирают одни дворняги, на смену им приходят другие – чувствительные, осторожные, бдительные. Они почуяли запах своей вонючей крови. Мы объявили им войну, и эта война продолжится даже после того, как мы отойдем от дел. Мы не сможем жить в Европе, нам не нравится в Африке и в Азии. Мы не можем вернуться в нашу страну и стать теми, кем были раньше. Мы невидимые, безымянные. И должны остаться такими на веки вечные. Возможно, даже нашим детям не придется узнать, кто мы такие на самом деле. Но грустит ли из-за этого Орландо? Грустит ли Орландо оттого, что десять тысяч судей мечтают скормить его крысам? Грустит ли он о тех жертвах, которые утонули в бездонном колодце тщеславия? Грустит ли он оттого, что не сможет жить в Барселоне и ходить по ночным клубам Парижа? Грустит ли он оттого, что у него больше нет имени? Нет, Орландо совершенно не грустит от всего этого. Ему грустно лишь оттого, что Мино, ужасный Морфо, Волшебник, Отец Чудес, не верит, что его друзья разделяют его тоску по сверкающей реке и маленькой деревушке с побеленными домиками в сердце джунглей. Мы все еще богаты, в наших ящиках лежит золото, а в карманах – купюры, мы можем построить в джунглях целый замок, там, где только пожелаем. Мы можем придумать хитрые ловушки на гринго и расставить их по всему лесу, чтобы обеспечить себе покой. Так что, Мино, прочисть свою голову, наконец: мы верим в наше будущее!