Пройдя через грязный, замусоренный двор, Кри толкнула плечом стеклянную дверь и едва не упала в кабину лифта. За то время, пока он, поскрипывая, нес ее на двадцать третий этаж, она успела отдышаться и даже вытащила телефон, чтобы позвонить в полицию. Никаких чувств к Джонни Мерримону она не питала, но он либо уже умер, либо умирал.
– Черт…
Кри уже в восьмой раз сунула телефон в карман. И что сказать копам?
Мать сидела за столом в кухне со стаканом в руке. Она была пьянее, чем обычно, и казалась совсем маленькой на маленьком жестком стуле.
– Что с тобой?
– Упала. Это неважно.
– Выглядишь так, словно тебя волок за собой мул.
Кри сбросила с плеч рюкзак, и весь день прокатился по ней волной: кровь, ломаные кости, долгая поездка и сон, который и отправил ее в далекий путь. Было страшно, страшно до ужаса, и вот что она имела в жизни: бетонную коробку в развалюхе-многоэтажке и мать, то ли слишком беспечную, то ли слишком пьяную, но в любом случае неспособную понять, что мир ее дочери раскололся на куски.
– Достань немножко льда, ладно? – Мать подняла стакан и потрясла растаявшие кубики. – Ну же, давай. – Она снова тряхнула стакан.
Кри моргнула в наступившей паузе – и вдруг заплакала. Она увидела бабушку, свое детство, а потом представила прабабушку – с ослепшими глазами и покрытыми шрамами руками, представила, как та улыбалась и кивала и как она сама чувствовала себя ночами в большой, теплой постели.
– Зачем ты отправила меня туда? Мне было всего четыре года…
– Ты плачешь?
– Скажи – почему.
– Ну, это никакая не тайна. – Мать поставила на стол стакан и закурила сигарету. – Они так захотели. Старухи. Думали, что ты будешь особенной.
– Что это значит?
– Об этом их надо было спрашивать.
– Ладно, тогда поговорим о тебе. – Кри села, но отступать не намеревалась. – Почему ты сбежала?