– Ты завел будильник на два часа?

– Не будильник, мама, а мобильник.

Мы выходим из квартиры, спускаемся вниз по лестнице и садимся в мамину машину.

Я смотрю на Бьянку. Она тоже очень красиво выглядит в синем платье и красной стеганой куртке. День сегодня тоже очень красивый, небо просто суперголубое, на нем ни облачка, а на деревьях и кустах уже проклюнулись маленькие зеленые почки, которые блестят на солнце.

Они напоминают мне Бьянкин бисер.

Снег уже растаял, и воздух такой теплый, что уже можно ходить без куртки.

Мама рассказала, что теперь Тома будут судить. И за то, что он убил Самира, и за то, что тот так избил жену, что она чуть не умерла. А Ясмин не будут судить, потому что у того преступления, которое она совершила, уже вышел срок давности. Это значит, что оно больше не имеет никакого значения и всем все равно.

У того, что Том сделал с Паолой, тоже вышел срок давности, хотя я считаю, что это неправильно. Она ведь действительно умерла, и ее завернули в ковер и бросили в море, хоть это и было очень давно.

Мама стала немного веселее.

Мне кажется, это потому, что я снова начал разговаривать в тот самый день, несколько месяцев назад. Но не только поэтому, конечно. Когда мы праздновали Новый год, она кое-что сказала:

– Я сделала то, что было сделать непросто, и мне стало легче, хотя должно было стать еще сложнее.

Потом она сказала:

– Прости, все это звучит слишком запутанно.

А потом:

– Ой, вообще забудь об этом.

Но мне ничего не показалось запутанным. Я все понял.

Мама тормозит у отеля. Стены у него из желтого кирпича, а над большими окнами натянуты полосатые бело-желтые маркизы, которые слегка запылились. Перед входом расстелен красный ковер.

– Ты не хочешь пойти с нами? – спрашиваю я.

Она с улыбкой качает головой, но глаза у нее грустные.