— Слышь, Немец.

Я узнал его голос: это был Писаренко, мой самый давний знакомый в этих местах. Мы знали друг друга уже четыре года, а сидел он с конца тридцатых. Единственный человек здесь, которого я мог, наверное, назвать другом, насколько это слово здесь вообще уместно. Хотя конечно же неуместно. Он, как и все остальные, называл меня просто «немец».

— Слышь, Немец, — повторил Писаренко. — Ты как?

— Бывало и получше, — слабо отшутился я.

— Глядите-ка, шутит, — раздалось снова откуда-то слева.

— Немец, ты не помирай тут, — сказал Писаренко.

Я хотел отшутиться фразой «не дождетесь», но меня снова затрясло в приступе кашля.

— Я схожу за водой, а ты пока лежи. — Писаренко встал и куда-то ушел.

Ему было пятьдесят с лишним лет, со всеми добрый, хоть и не знающий слов вежливости. Со мной он был особенно добр, не знаю уж почему.

В 1936 году он зарубил топором свою жену.